…Екатерина потрепала сэра Томаса за ушком. Во всей обширной державе это было единственное существо, снисходительно принимавшее ее ласки. Сегодня же сэр Томас был совершенно не в духе.
– Ах, сэр Томас, сэр Томас, это совсем не умно – рычать на руку дающего, – усовестила собаку императрица.
Левретка осталась равнодушной к хозяйским поучениям и продолжала рычать.
– Э, да какой с тебя, глупой собаки, спрос, ежели у меня среди людей таких скалящихся с избытком!
Брошенная в сердцах фраза адресовалась уже не сэру Томасу, а братьям Паниным опять же в связи с делом злодея: младший Панин, генерал-аншеф Петр Иванович, был послан на его усмирение и, усмирив его, принялся интриговать не без помощи своего брата Никиты Ивановича. У Паниных, видит Бог, эта дурная наклонность в крови. Она помнит, как граф Никита после переворота, когда она наконец-то освободилась от своего полоумного супруга, вознамерился посадить на престол сына Павла, ее сделать регентшей и утвердить нечто вроде конституции, в которой ей была уготована роль ярмарочно раскрашенной декорации. Его, видите ли, коробила сила персон более силы закона! Она тогда скоро раскусила графа, хотя отстранить его, воспитателя наследника, от дел не удалось и пришлось таиться…
Императрица была не из трусливых: она врагов не боялась, а уж сэра Томаса, даже рассерженного, и подавно. В наказание за ворчание собака была согнана с софы, а сама Екатерина направилась в «малую туалетную». Здесь императрица, вытерев куском льда лицо, внимательно оглядела себя. Кожа на лице чуть покраснела, оставшись, однако, совершенно гладкой и чистой. Лишь в углах холодных глаз чуть приметным лучиками сходились морщинки, но не от дряблости – многодумия. Так приучила себя и других считать Екатерина, и, право, ей действительно не нужно было больших усилий, чтобы казаться лет на десять моложе.
Вошедший на звон колокольчика парикмахер Козлов принялся убирать волосы в «малый наряд». Императрица ревниво проследила, сколько волос осталось на гребне. Волос было не больше обычного, и Екатерина, оставшись довольной такой ревизией, вернулась к прежним мыслям.
Внутренне императрица гордилась этим свойством своего ума: размышлять всегда и везде по-мужски, без сантиментов и женской бестолковости. Политика не терпит суеты и признает лишь три довода: разума, логики и – самый предпочтительный – силы. Вот почему Никита Панин оказывается не у дел: только слепец может надеяться на слабого, безвольного наследника.
