подлинно религиозной жизни. И именно начало, какой бы силы ни достигали твои настоящие переживания. И если человек с этого начинает, то это должно приветствовать. Но если он на этом остановится (как на чем — то совершенном), то это уже будет «прелестью». Шлейермахер сделал именно эту ошибку. Он попытался «догматизировать» именно эту начальную форму религии, неясное, неконкретное «томление духа», искание Бога, устремление к Богу, жажду подлинного бытия, без положительного осознания, в чем оно. Предел этой формы — потрясающее чувство прикосновения к Великому Вечному Бытию. Все этого рода религиозные переживания человеческого «я», имеющие характер весьма напряженной
жизни самой глубины человеческого духа, — известны и вне христианства, в опыте пантеистическом (буддизм, Плотин, теософия и другое). Но ими далеко не исчерпываются переживания христианина.
И потому мне очевидно, что Шлейермахер висел на трапеции вниз головой. Этот несомненно даровитый, но и характерный протестант, отвергший догматическую веру Церкви и «догматизировавший» свой сентиментальный мистицизм, — именно в силу последнего впал в чуждую христианству сферу, в то, о чем я уже писал тебе, а именно: чисто пантеистическое мироощущение Спинозы он признал классической формой религиозной жизни. Шлейермахер по существу, по характеру своей мистики несравненно ближе к пантеизму, чем к христианству. Он даже веру в Личного Бога, веру в личное бессмертие не считал необходимой.
Позволю себе повториться. Этот тип мистических переживаний прикосновения к непостижимой Великой Сущей Реальности, пред которой реальность этого мира уничтожается, для христианина есть лишь начало подлинной духовной жизни.
Это начальное переживание (знакомое и пантеистам) Шлейермахер (подобно теософам и вообще всякого рода пантеистам) счел конечным искомым и потому отверг не познанную им, как должно, ту последнюю конкретность, в которой и с которой Церковь передала нам откровение о Божественном вечном бытии.
[Ты пишешь: ] «Я остался православным в культурном смысле слова», а вместе с тем: «Я перестал верить многим православным догматам» и еще: «Мой образ жизни совсем не аскетический».
В чем же тогда православная культура? Мне кажется, что если отвергнуть православный Символ веры и веками жизни во Христе приобретенный аскетический опыт, то от православной культуры останутся только греческий минор и русская тетрафония.
От твоих слов создается впечатление, что ты тесным рамкам Церкви предпочел протестантскую свободу: «Внутренней борьбой я приобрел какую-то духовную свободу». В этой борьбе одержал победу естественный разум. Опыт истории показал, что естественный разум, предоставленный самому себе, роковым образом приходит к пантеистическому мироощущению и мистике. Если же это происходит в душе христианина, не желающего все же отказаться от Христа, подобно Льву Толстому, то он приходит к протестантскому рационализму или спиритуализму, мистически приближающемуся к пантеизму. Я как-то внутренно убедился, что отказ от Церкви приведет к отказу от проповеди апостолов: «О том, что было от начала, что мы слышали, что ВИДЕЛИ своими очами… что ОСЯЗАЛИ руки наши, о СЛОВЕ ЖИЗНИ. Ибо жизнь явилась, и мы видели и СВИДЕТЕЛЬСТВУЕМ и возвещаем вам СИЮ ВЕЧНУЮ ЖИЗНЬ»
