«…Злоупотребления были столь исключительны по своей природе, что побудить к ним мог только дьявол. Когда жители Руффано выдвинули против него обвинения, герцог Клаудио отплатил им, заявив, что самим небом ему дарована власть решать, какого наказания заслуживают его подданные. Гордого разденут донага, надменного подвергнут оскорблениям, клеветника заставят умолкнуть, змея издохнет от яда своего. И уравновесятся чаши весов небесной справедливости».
И так на нескольких страницах. «Искушение» в герцогской спальне над библиотекой приобрело для меня новый смысл.
«Герцог Клаудио был, без сомнения, безумен. Именно этим после ужасной смерти Сокола объяснял его поступки наследовавший ему добрый и мягкий брат, великий герцог Карло. Подобные соображения не относились к приверженцам Сокола. Ни у кого из этой горстки распутников не было веры в свое божественное предназначение. Их миссией было насиловать и уничтожать. Столь великий страх и ненависть внушали они населению Руффано, что, когда произошла последняя резня и герцог был умерщвлен вместе со своими приспешниками, коридоры и парадные комнаты дворца были залиты кровью и над падшими свершались самые невероятные жестокости и отвратительные надругательства».
Разумеется, эти страницы помогут ректору скоротать время в больничной палате.
Я упаковал книги и, как только вернулся второй помощник, вышел из библиотеки и направился на виа деи Соньи.
Когда я приближался к ограде сада, волнение мое усилилось. Сегодня никто не прятался в тени. Я шел домой. Подойдя ближе, я, как и накануне вечером, услышал звуки рояля. Это был «Прелюд» Шопена. Звуки то взлетали вверх, то низвергались вниз с почти дикой насыщенностью и силой. Казалось, они ведут спор, страстный, яростный, который не потерпит постороннего вмешательства и все снесет на своем пути; но вот он стих, и звучание инструмента стало вкрадчивым, умоляющим. Нет, эта музыка не для того, кто лежит на одре болезни. Но ведь ректор в Риме, миль за сто пятьдесят отсюда.
Я толкнул садовую калитку и вошел. Здесь ничто не изменилось. Как и прежде, на небольшом огороженном пространстве росло одинокое дерево, но трава была подстрижена более аккуратно, чем в наше время. По выложенной плитами дорожке я подошел к двери и позвонил. Музыка смолкла. Неожиданно на меня напал панический страх, и я едва не убежал, как мальчишка, бросив книги перед дверью. Как сотни, тысячи раз до того, я услышал звук спускавшихся по лестнице шагов. Дверь отворилась.
