- Не удивляйся, я знаю многое. Зачем ты их мучаешь?
- Я их не мучаю.
- Ты лжешь мне, а ложь – это грех. Нельзя грешить. Скажи лучше правду.
- Я их не мучаю…
- Человек не должен причинять боли другим живым существам, будь то зверь или птица, рыба или насекомое…
Да что он знает? Что он знает о боли? Или о ненависти. Или о служении Смерти.
Пилигрим же продолжает:
- Я знаю, это не твоя вина. Плохие люди научили тебя этому, это они поселили в твоей душе жестокость. Но ты не должен быть таким. Ты должен уметь прощать.
- Я не умею прощать…
- Ты должен научиться.
- Нет, не должен.
- Путь, на который ты ступил, ведет во тьму.
- Пусть так. Я люблю тьму. Она дала мне то, чего не дали другие.
- Ты не прав и ты в этом убедишься.
Мои нервы на пределе. Старик лезет туда, куда ему лезть не следует.
- Черт побери, я сам знаю, что можно, а что нельзя. И я прав.
- Не чертыхайся. Господь тебе судья. Но ты еще вспомнишь мои слова.
Пилигрим расцепляет пальцы и идет мимо меня. Он выходит из дома. Я иду следом. Он быстро удаляется по дороге, я провожаю его взглядом.
Нет, это я прав. Его бог не дал мне ничего, совсем ничего. Наоборот, он всегда забирал то немногое, что у меня когда-либо появлялось.
А вот Смерть действительно научила меня многому, из ничтожного червя она превратила меня в настоящего хищника. А быть хищником гораздо лучше этого сраного смирения, проповедуемого святошами, развея не прав?
В небе выползает огромная луна. Ночь – самое лучшее время для убийства. Да, да, я решил – надо кого-нибудь убить. Слова Пилигрима что ли так на меня подействовали? Этот бог – вонючий ублюдок, плевать я на него хотел.
Я беру Инструменты и иду на Живодерню. Нет никакого бога, я сейчас вам это докажу. Нет, и никогда не было. Или я – не я.
У стены по-прежнему болтаются обезглавленные трупы моих жертв. Вокруг них летают мухи. Я вижу, как в почерневшей плоти ковыряются белесые черви, их много, они пожирают мертвецов. Еще я ощущаю достаточно сильный запах разложения. Запах Смерти.
Я вытаскиваю из клеток двух кошек и для начала обрубаю им хвосты Большим Ножом. Они верещат и дергаются, но я их не отпускаю. Пусть орут громче, пусть бог их услышит, если он есть. И посмотрим, что он на это скажет.
Одну я подвешиваю у стены, рядом с трупами, продев крюк сквозь кожу на загривке. По ржавому крюку течет кровь. Кошка дергается и орет. Я заживо вспариваю ей брюхо, из него выползают внутренности. Кошка в агонии дергает лапами, и кишки выползают все больше.
