Этот разговор весьма заинтересовал Дорана, он подумал, что ему будет весьма любопытно взглянуть на мистера Коркорана. При этом, сидя по правую руку от друга, он заметил, как напряглось при известии о скором приезде Кристиана Коркорана лицо мистера Моргана, как побледнел — до потери румянца — мистер Кемпбелл и как серьёзно и внимательно слушала разговор мужчин мисс Софи Хеммонд.
Доран погладил кота и снова вздохнул. Именно красота младшей племянницы Лайонелла была во многом причиной его сегодняшней муки. Игривая и очаровательная, она неосознанно, радуясь молодости и жизни, кокетничала со всеми, не понимая производимого эффекта. А эффект был налицо — Доран снова вздохнул, и поднявшись, распахнул окно в ночь. Он уже понимал, что все равно не уснёт. Патрик закусил губу и усмехнулся, вспомнив слова одного чистосердечного священника. «Не будь я обязан читать проповеди, я не умерщвлял бы плоть…» Вот и ему завтра выходить на амвон — и говорить о праведности, славить добродетель. Проповедовать воздержание, когда у самого при взгляде на молоденьких леди перехватывает дыхание и в голову лезут мерзейшие мысли. When the fox preaches, take care of your geese… Когда лиса читает проповеди, загоняй своих гусей…
Увы, наверное, только в юности можно подлинно любить — чисто, безгрешно, светло. Почему опыт убивает и чистоту, и свет любви? Уходит всё. А что остаётся? Немного сладострастия, марево, запах чужого тела, стон истомы — сухим листом на память… Гербарий мертвых ощущений, возбуждающий при воспоминании жажду новых истом, которым тоже суждено превратится в сухие воспоминания. Душа утрачивает способность чувствовать, как в молодости, тело жаждет лишь животного удовлетворения, и ты сам со временем становишься либо рабом плотских похотей, либо усилием воли подчиняешь себя омертвевшей душе. Доран избрал вторую стезю, видя в ней путь более высокий, чем покорность инстинктам, боролся с собой и одолевал, видел в случайных искусах проявление собственной слабости, старался быть достойным сана. Он чувствовал некоторую помощь и укрепление от Господа, но мог не ощущать и мертвенной тяготы собственной души.
Улегся в постель, но, как и предвидел, не смог уснуть. Мучила уже не плоть, но дурные, невесть откуда всплывшие воспоминания. Новой болью томила былая горечь. Четырнадцать лет… Или уже пятнадцать? Он мог бы иметь сына… Джейн… Нет, её не в чем было обвинить — он влюбился как сумасшедший, потерял голову… Или не потерял? Патрик не закрывал глаза на её расчетливость, проступавшее по временам себялюбие, но сердце билось в её присутствии как безумное, мешая думать, и лишь хладнокровное объяснение Джейн, что он недостаточно состоятелен, чтобы она могла стать его женой, образумило.
