— Никакие это не вороны, — отвечает мне папик.
— А соседский мальчишка посмотрел на твое последнее творение, которое ты выставил во двор, и кричит; «Ворона! Ворона!»
— У мальчика нет художественного воображения.
— Да ты хоть знаешь, как наш дом зовут соседи?
— Мало ли что идиоты скажут. Они в любой абстрактной работе видят лишь гору Фудзи.
— «Вороний дом» — вот как.
— А что плохого в изваянии вороны?
— Никто не говорит, что это плохо.
— Чего ж ты таким тоном спрашиваешь: «Все ворон, мол, лепишь?».
— Констатация факта, только и всего.
— Это не констатация, а выпад в мой адрес.
А у самого уже губы трясутся. Вижу: дело принимает опасный оборот. Хочу перевести на шутку, а вместо этого выпаливаю:
— Я? Выпад? Это ты мне без конца гадости говоришь! Воронами этими своими все заставил! Мне назло, да?
— Я творю тебе назло?! А ты свои картинки что, тоже мне назло малюешь?
— Очень может быть!
Со стола летит посуда.
— Дура! Не смей так говорить о творчестве!
Голос у папика, как надтреснутый колокольчик.
Бац! Щека у меня вспыхивает огнем. Последний раз он меня ударил, когда я раскрасила красками его новую скульптуру. Мне тогда было пять лет. Я сижу, разинув рот. Потом чувствую боль.
Посуда со стола у нас летала и раньше, но такое… Почему-то я ощутила странное удовлетворение. Знаете, есть несчастные дети, которым надо, чтобы родители их били. — пусть хоть так свою любовь выказывают. Неужто я всю жизнь проживу этаким несчастным ребенком?
Чтобы избежать воскресных сцен, стала возвращаться в понедельник утром. Оказалось, что за ночь отцовское чувство еще больше крепчает. Попробовала перенести приезд на вечер понедельника. Потом на утро вторника.
Чем более двойной становилась моя жизнь, тем в большее запустение приходил «Вороний дом». Двор-то у нас и без того давно сорной травой зарос, да и грязи за десять лет без хозяйки тоже поднакопилось будь здоров. При моем деде под этой крышей жила большая семья с прислугой. А теперь остались только мы двое. Деревья в саду давно засохли, повсюду торчат одни только каменные вороны. Дом издали похож на подводную лодку, вытащенную на берег. Корпус увит плющом; в раздутом чреве — тусклая гостиная, бестолково разбросанные спальни и комнаты для гостей, которых у нас отродясь не бывало, Почти все комнаты пустые, заброшенные, кроме пыли, там ничего нет.
Когда кто-то приходит, реакция всегда одна и та же: ах, как просторно! ой, какая старина! фу, как грязно! — в таком порядке. Единственный, кто и глазом не повел, — Жюли. Мы с папиком жили в одной комнате, где каменный очаг. Когда мне надо было одеться или раздеться, папик отворачивался к сломанному телевизору. По сути дела, мы жили в однокомнатной квартире.
