— Я слышал хорошую новость. Дядя Костаке удочеряет тебя.
— Вы недослышали!
— Я? — величественно удивился Стэникэ. — Не беспокойся: абсолютная тайна.
И действительно, хотя Стэникэ и шпионил в пользу Аглае за домом Костаке, как бы случайно входя в одну дверь и выходя в другую, но в течение нескольких недель он не вымолвил ни слова о том, что подслушал.
Феликсу, которого дядя Костаке послал узнать, как себя чувствует Симион, снова жаловавшийся на болезни, показалось, что Аглае ничего не знает о плане Паскалопола. «Возможно, — подумал он, — что она перестала интересоваться вопросом, в который, в сущности, не имела никакого права вмешиваться, или, наконец, слишком занята болезнью Симиона».
В самом деле, старик, который, как всякий ипохондрик, стремительно переходил от одной навязчивой идеи к другой, выглядел не на шутку больным. Глаза его налились кровью и смотрели в одну точку, а живот страшно раздулся, точно под платком, в который Симион вечно кутался, был спрятан мяч. Он жаловался на сердцебиение после еды, на то, что сердце его колотится все сильнее и сильнее и уже не может успокоиться.
— С ума ты сошел с твоей ипохондрией! — кричала Аглае. — С чего ты взял, что у тебя сердцебиение?
Но, приложив руку к его груди, она вынуждена была признать, что с сердцем у Симиона что-то неладно. Симион, подметивший кое-какие особенности своего пищеварения, был убежден, что все тело у него заполнили газы, которые душат его. Стэникэ привел Василиада. Врач, который во время визита к Костаке так выставлял напоказ свои знания, на этот раз не смог поставить никакого определенного диагноза и охотно соглашался с любыми предположениями Аглае и Стэникэ. Симион разделся и улегся в постель, с которой не вставал ни днем, ни ночью, с беспокойством наблюдая за собой. Он уже не ел, не вышивал, его точила меланхолия. Прежде такой молчаливый, он докучал Аглае болтовней и, заверяя, будто он при смерти, озабоченно выспрашивал, долго ли она будет его помнить, и распоряжался насчет завещания. Преисполнившись доверия к Феликсу, Симион заводил с ним разговор на волновавшую его тему:
— Я умираю, у меня тяжелая болезнь, неизвестная врачам, — говорил он. — Вот, такова жизнь! Я боролся за идеал, за искусство, а теперь должен все покинуть. Не забывайте меня, домнул Феликс, не забывайте меня.
И, соскочив с постели, Симион снимал со стены несколько картин и совал их юноше. Но Феликс не брал картины, а Аглае с негодованием спешила вырвать их из его рук.
