Далее я предоставил свободу ногам, пустив разум в плаванье по мыслям, бродившим в голове. Тайна, которую собирался открыть Хасим Руфди господину, живо интересовала меня. Какое-то время я строил догадки, но пришел к неутешительному выводу — ни одна из них не сможет в полной мере удовлетворить любопытство.
Именно в тот момент я обнаружил, что пока разум пытался разгадать загадку, ноги привели меня к мечети. Я долгое время стоял подле, любуясь монументальным зданием. В нем чувствовалась сила и решимость. Аллах, которого почитали в Багдаде, казался мне именно таким — сильным и решительным. Несмотря на то, что я не собирался менять веру, в этом было кое-что любопытное.
Отношения Христианства и Мусульманства напоминали мне отношения отца и сына. Один — мудрый, утомленный тяжестью многих веков, порой поступал грозно или даже жестоко. Он был патриархом, в полном смысле этого слова. Немного тираном, но не лишенным заботы о своем «народе». Второй яростно сопротивлялся постулатам отца. Отвергал его ценности, переиначивал под себя и старался самоутвердиться. Не желая принимать отца, он противопоставлял себя ему, отрицал многое из того, что сам же впитал в свое время.
Это соперничество двух сильных духом. Один желает всем добра, но методы его не всегда этому соответствуют, в то время как другой старательно открещивается от опеки, стремясь найти свой путь. Именно поэтому все его поведение проникнуто неким вызовом. Услышь мои мысли в тот момент христианин или мусульманин — оба они остались бы недовольными и вступили бы в спор. И, наверняка, дело не ограничилось бы одними лишь словами.
Однако эти размышления давали не только пищу для ума, но и скрадывали время. Сейчас мне как раз хотелось, чтобы оно текло как можно быстрей. Потому я бродил, погруженный в мысли, пока солнце не начало клониться к закату. Решив, что дела моего хозяина, должно быть улажены к столь позднему часу, я отправился домой.
Он встретил меня занавешенными окнами, от которых тишина и темнота, царившие внутри, казались еще более гнетущими. Я, признаюсь, даже испугался поначалу. Не обстановки в доме, а того, как бы не произошло в нем в мое отсутствие что-нибудь страшное. Хасим Руфди не производил впечатления человека, способного на злой поступок, но Багдад был большим и опасным городом, а мой господин в нем — чужаком и иноверцем.
К счастью, Клаус фон Дирк обнаружился в своей комнате. Вид у него был до крайности задумчивым, даже сама поза — голова, опущенная на подставленную руку — показывала, насколько он сейчас погружен в размышления. Не сразу заметив мое появление, господин вяло поднял голову и указал мне взглядом на кресло. Я присел и стал ждать, когда он приведет мысли в порядок.
