— Да, девочка?
— Отец Кондрат просил передать, что он готов в любое время дня и ночи прибыть на зов вашего величества, если… если вашему величеству нужен духовник и…
Аинэ опустила глаза. Ах, дурацкая застенчивость! Марех уж точно считает ее легкомысленной дурочкой, которой нельзя доверить даже стирку… Про Снежа и говорить нечего. Снова этот нежный звон.
— Прошу тебя, — медленно проговорил Снежный Вихрь, — передать от меня пожелания здоровья и благ достойному иноку Храма Дейлы, брату Кондрату.
Аинэ удивилась. Нет, ей не показалось, и голос странного Снежа действительно дрогнул.
— Передам, господин Снеж, — поспешно сказала Аинэ. Нет, нет, на этот раз Каспер и деда Кондрат не отвертятся и все расскажут!
Марех прикрыла двери, одарив на прощание девушку ободряющей улыбкой. Аинэ осталась одна. В уставленном статуями и бюстами коридоре царил полумрак. Тихо подвывал сквозняк. Где-то далеко лениво мяукал дворцовый кот. Девушка укуталась в шаль и зашагала назад, застенчиво улыбаясь оборачивающимся часовым.
Привязав лошадей к стволу исполинского дуба, Ваадж и Зезва стояли на дороге у Южных Ворот, в том самом месте, где полгода назад Зезву, Каспера и отца Кондрата встречал рыцарь по имени Сайрак. Вековой дуб все так же невозмутимо высился над пологим берегом. Башни Цумской цитадели темнели справа, а по левую руку простирался покрытый галькой пляж. Еще белели кое-где островки нерастаявшего снега, дамбы усердно хрипели, разбивая настойчивые волны, а утренний туман скрывал от глаз башню маяка Цумской бухты. Почти рассвело, моросил дождь, было зябко и сыро. Зезва шикнул на Толстика, который все норовил лягнуть черного, с белым пятном на лбу, Вааджова жеребца. Наконец, рыжему скакуну это удалось, и он с торжествующим ржанием стал готовиться к новой атаке. Однако ж, магов конь оказался совсем не промах. Утробно рыкнув и взмахнув роскошной гривой, вороной двинулся в контрнаступление и не вмешайся Ваадж с Зезвой, Толстику бы не поздоровилось. Ныряльщик отвел косящего глазом коня в сторону и долго отчитывал, призвав в свидетели курвин корень и курвову же могилу. Толстик слушал, прял ушами, бросая на противника испепеляющие взгляды. Когда же Зезва пообещал сделать из Толстика мерина, причем нынче же вечером, рыжий конь испуганно поджал уши и даже немного присел на задние ноги. Ваадж лишь посмеивался, успокаивая вороного.
— Ну, где он? — спросил Зезва, оставив наконец Толстика в покое.
— Терпение, друг мой, — невозмутимо отвечал чародей, пониже нахлобучивая свою широкополую шляпу.
