— На себя, — сказал Коулмен.
Соверен принял тело Анны на грудь, на плечо. Она была тяжелая и слабо подергивалась. Дыхания Соверен не слышал. Владелец «Эфирных механизмов» в это время занимался пяткой второй ноги.
— Тяните, — сказал он спустя полминуты.
Соверен перехватил Анну и медленно стал спускать ее на пол. Пальцы девушки уцепились за край саркофага.
— Отпусти, — попросил Соверен. — Анна, это я.
Анна повернула голову и ухватила зубами его за щеку.
— Нельзя! — крикнул Коулмен, и челюсти разжались.
Он поймал Анну за ноги.
— Что с ней? — спросил Соверен, морщась от короткой болевой вспышки.
— Остаточное. Это пройдет. Почти рефлекс. У всех мертвецов так.
— Вы не лжете мне?
— А какой смысл мне вам лгать? — осклабился Коулмен и кивнул на проем за спиной Соверена. — Потащили?
— Погодите, — Соверен, осторожно опустив Анну, потер ладони о бедра. — Все, я готов.
Он подхватил ее снова. Анна молча смотрела на него снизу. В глазах ее жил странный интерес. Казалось, она следит за его губами.
Они одолели ступеньки и по мосткам перебрались через буханье поршней и облака пара. Охранники следовали за ними, как приклеенные.
— Так, стоп, я устал, — сказал Коулмен, привалившись к стене у лестницы из подвала.
Дышал он тяжело, и вид у него был растрепанный и усталый.
— Она оттает? — спросил Соверен, присев на ступеньку.
— А как же? Надо только протопить комнату. Вернется подвижность конечностей, подвижность лицевых мышц, зачешете волосы… И она станет вашей любимой Анной. Будет вам повиноваться и слушаться.
Соверен потер щеку, кровь слегка измазала пальцы.
— Прокусила.
— Ерунда. Ну, еще немного, — поднялся Коулмен.
Дверь в комнату в левом крыле была предусмотрительно открыта, кровать белела свежими простынями, на столике стояла низкая ваза с флоксами. В окно с подвязанными по бокам шторами лился солнечный свет, непривычный, яркий.
— Испортите кровать, — помедлив, сказал Коулмен.
— Не важно.
Соверен первым опустил Анну. Она была бледно-синяя на свету, беспомощная и жалкая. Милая. Родная. С оборванной губой и вывернутыми пальцами на левой руке. Где-то проступала прозелень, кожа на плече висела лохмотьями. Замечательное воздушное платье, в котором ее клали в саркофаг выглядело грязной тряпкой-оборвышем, не всякий и в Догсайд надел бы.
— Бог мой! — сказал кто-то.
Соверен обернулся — старый слуга глядел на мелкой дрожью заходящуюся Анну расширившимися от ужаса глазами.
— Эмерс! Эмерс, — сказал ему Соверен, — надо растопить камин.
