Соверен собрался и кое-как сел.
— Это был замечательный разговор. До определенного момента, — он ватной рукой ощупал затылок. Шишка? Да, шишка. — Господин Энгельман оказался чертовски предусмотрительным человеком. Честное слово, даже юность вспомнилась.
— Часто били? — спросил участливо Паркер, помогая Соверену подняться.
— Достаточно. Пока отец все-таки не признал во мне сына, я жил в Догсайд-филдс. Один из работных домов на Плимут. Мать шила рубашки и набивала тюфяки, а я с шести сортировал мусор, тряпки и чистил чужую одежду. Потом мать умерла, и я сбежал оттуда к дьяволу, устроился к «диким». Знаешь таких?
Паркер мотнул головой. Соверен усмехнулся, слизнул языком кровь с разодранной губы.
— Да уж, было времечко. «Дикие», наверное, давно распались. Мы крали перчатки и зонты. Еще платки. Жили на чердаках и в подвалах. Затем меня приметил Папаша Тик.
— Ого!
— Он-то и сделал меня «бобби». Полицейских в Догсайд ненавидели все, так что пришлось тяжеловато. Отличная, скажу тебе, школа. То ты гоняешь, то тебя. Мне понравилось.
— Многих поймали?
В голосе Паркера появились уважительные нотки.
— Дюжины за три. Затем я перешел к Тибольту, и Папаша Тик посчитал, что я его предал. Впрочем, он, наверное, уже поостыл. Два года прошло.
— А потом?
А потом я встретил Анну, подумал Соверен.
— Пойдем-ка, к следующему адресу, — оперся он на плечо Паркера. — Дом Уаттов, кажется?
— Да, сэр.
И отец и сын Уатты, и владелец бывшего церковного прихода выразили чуть ли не мгновенное желание помочь Соверену в его затруднении. То ли «адамс» в его руке производил неизгладимое впечатление, то ли искаженное гримасой боли лицо обещало все мыслимые и немыслимые кары небесные.
Француза, впрочем, у них не было.
Они вернулись к «Фалькафу», Соверен переоделся в гражданский сюртук и отпустил Паркера, наказав ему ждать завтра здесь же, а сам взял кэб и поехал в редакцию «Престмутских хроник» на Грааль-авеню. Небо хмурилось, черные дымы с фабрик и плавилен Чизкаверна крыли город, и даже часовая башня, прозванная в народе Долговязым Джоном, еле-еле проступала сквозь них, прорастая над крышами. Слепым бельмом проглядывал циферблат.
В окутанной паром пристройке, прилепившейся к длинному типографскому цеху, царила вечная суета. Под буханье прессов и стрекот телеграфных аппаратов Соверена, ищущего автора заметки об убийстве в Гэллопи-сквер, посылали в разные концы здания с комментариями: был, но только что вышел; курил, но пропал; пять минут назад заходил к редактору.
