— Он запер двери тюрьмы.
— Это сделал не он, а твои родители.
— Но почему в этом мире обязательно побеждают уроды? Нет, именно Он — мой враг. Мир… где девушки разбиваются, не успев полюбить…
— Им надо просто соблюдать правила дорожного движения, — сказал я. — А я-то тебе зачем?
— Я должен быть с тем, кто свергнет небесного пса. По его приказу розы расцветут в небе.
— Слова — не твои. Тебя научили какой-то высокопарной херне. Скажи мне просто.
— Просто — мне хочется плакать, а она мне снится и говорит, только ты можешь сделать так, чтобы мы были вместе.
— Она разбилась у тебя на глазах?
— За полсекунды. КАМАЗ… Она умерла моментально, не мучаясь. Я не успел даже сказать ей.
— Слезы к лицу настоящим мужчинам.
— Я убил эту тварь. Он выскочил из кабины, от него несло перегаром и потом, животное. Он хотел подойти к телу моей милой, нет уж. Я резанул его охотничьим ножом, кровь так и хлынула из него фонтаном, потом отогнал этих идиотов вокруг и унес ее в лес, там лес рядом. И похоронил ее сам. Ты благословишь меня, свет мой?
— Да. Если мир жесток к тебе, будь к нему вдвойне жесток. Но служи всегда тем, кому действительно больно. …Как тебя звать?
— Ваня. Ты можешь мне ответить? Я кивнул, да.
— Скажи мне про ад…
— Рай похож на московский кремль, а ад — на конкурс красоты. Очень много тающих по мне девиц.
— …А огонь?
— Ты его боишься?!
— Нет, нет! Но почему… почему они говорят: огонь?..
— Потому что вы даете им говорить, вместо того, чтобы затыкать их грязные рты.
— Да, учитель. Мы прокляты, потому что даем себя проклинать?
— Ты почти прав, парень. Следущий раз, кто скажет тебе, что ты будешь гореть — дай ему в пятак.
— Но почему тогда Бог в силе?
— Кто тебе это сказал? — меня передернуло. Он опустил голову.
— Я чувствую, что это так. Мы как под обстрелом.
— Ты знаешь, какой он — Бог?
— Мне все равно. Он убил Алину, значит, он похож на того водителя…
— Он сам потерялся здесь, спасаясь от людей, тянущих к нему руки.
— Он несчастен?
— Он очень несчастен.
— Тогда почему же?
— Я и сам не знаю. Понимаешь, есть законы игры, которые инерциальны. Пружины взведены, и медведи машут молотками друг по другу. Каждую секунду его может убить любая ненароком сорвавшаяся пружина — механизм огромен, а напряжение велико. Но мир его несовершенен, и потому рано или поздно пружина полетит. Но тогда я первый залижу его раны.
— Где же он?
— Сейчас он где-то в районе Тургеневской.
— Здесь?
— Ну я же здесь…
Мрачное здание московской сатанинской церкви словно пушка наведенная в небо. Со всех концов как из стен выступили силуэты в серых плащах, десять, сто, пятьсот… Двое из них вышли вперед.
