— Куда мы? Поезд же уйдет?
— И это говоришь ты? — изумился Даэмон.
— Я смеюсь. Веди, дьявол. Мы прошли через пустынный вокзал.
— Никак не пойму, куда ты привез меня. Это Бологое?
— Бологое…
— Непохоже… Небось врешь?
— Как можно, монсеньер? — Даэмон поцеловал мне руку. Как здесь тихо. Остаться бы здесь, послать все к… (я покосился на Даэмона — он, по-моему, не заметил). И ветер так целует, как на небе.
— Ты тоже это вспомнил? — спросил Даэмон патетично.
— Отстань. Он как растворился в ночи, оставив мне смотреть. Какой необыкновенный город, подумал я, стоя на холме. Странно, что я не видел его раньше. Здесь мрамор легче дыхания, и цвет его — небесный шторм. Все строения были так знакомы мне, словно в детстве нежные руки вели меня этими дорогами к облачным крышам, и звезды хотели найти меня там одного…
— Спасибо, — сказал я Даэмону, — но я не останусь здесь, не надейся. Я вижу насквозь тебя, о моя обезьяна, и я знаю, что моя ставка в игре — весь мир. Я, впрочем, могу оставить здесь тебя, подарить тебе мое сердце, невелика потеря. Но ты не согласишься… А по мне — весь мир, и только.
— Ты хочешь Катю? — спросил он печально. Я наотмашь ударил его по лицу.
Мы вернулись в купе, и поезд тронулся. Я посмотрел на спящую Кэтти и сложил над нею руки в благословении. Даэмон молча сел в углу, достав газету THE FINANCIAL TIMES, которую таскал с собою по миру уже пятый год.
— Монсеньер, — сказал он, — спи. Я не дам тебя в обиду.
— Пошел на хер.
— Какой ты красивый… Может, ты на самом деле…
— Вот же гад, — мне расхотелось спать, — ты ведь врал мне, что веришь.
— Но я не говорил, что не сомневаюсь. Спи, монсеньер. Завтра тебе победить меня. Игра кончается, я ухожу.
— Зачем?! — я вскочил на постели, — что еще за чушь ты мелешь?
— Я расплавлен огнем твоей бессмертной красы, — сказал Даэмон, — и рассыплюсь песком у твоих ног, харе Кришна, только слезами твоих рек, каплею дождя на твоем лице…
— Что за чушь ты мелешь? — я швырнул в него чем-то попавшимся под руку. Даэмон засмеялся:
— Нет, торжествуй, во мне еще слишком много сил, чтобы противиться тебе. Все это правда… но правда и другое. Рука его запылала, как свеча и он посмотрел на себя в ярко освещенное зеркало:
— Это я, лунный Даэ, призрак шепчущих роз, дождь черных цветов, опадающих на землю, и мне приносят в жертву свою кровь молодые девицы. Я Лючаферул Всеславный, и я — их красота, я — в их любви, они — мои лики и тело. А ты упадешь, если и летал когда-то. А ты один, я же — во многих, как в зеркалах, где вижу свой бессмертный образ… Рука его вошла прямо в стекло и то осветилось кровью. Огонь погас.
