— Гм… Нет, признаюсь! — сказал измученный Симон.
— Я очень опасаюсь, — продолжал Массюб доверительным тоном, — очень опасаюсь, что теперь для него слишком поздно.
— Как слишком поздно?
Массюб с улыбочкой склонился к его уху.
— Я думаю, зря он не дал вырезать себе ребра…
Симон подумал, что не расслышал.
— Как вы сказали?
— Ему предложили сделать «прокол», — пояснил тот на своем жаргоне, — но он не захотел его делать. Теперь слишком поздно. Зря он это, говорю я вам: теперь вот сдохнет!
Симон не просил дальнейших объяснений. Он твердо решил больше ничего не понимать.
— Далеко он отсюда живет? — спросил он просто, напуганный при мысли, что может жить в одном корпусе с человеком такого незавидного здоровья.
— Его комната там, — сказал Массюб с лукавым видом, показывая на ближайшую лечебку. — Он ваш сосед. Лау слева и Пондорж справа!.. Славные приятели!..
И, не обращая внимания на тревогу, изобразившуюся на лице его собеседника, добавил, подмигнув:
— Вы знаете того?
— Кого того?
— Того справа… Второго перпендикулярного!..
— Нет.
— Думаю, что так оно и лучше, — проворчал Массюб.
И засмеялся двусмысленным и недобрым смехом, отвратительным Симону. Молодой человек чувствовал, что его травят: они все заодно против него, все! Шейлюс со своим благородным видом, Массюб со своим жаргоном, Лау со своим мертвым голосом! Им овладело отчаяние, он искал способа покончить с этим, когда дребезжащий зов звонка раздался в коридорах.
— Со знакомствами покончено, — сказал Массюб. — Привет честной компании!
Он ушел вместе с остальными, но, когда Симон решил, что остался один, на его плечо опустилась рука и легонько подтолкнула к оставшемуся открытым окну.
— Слушайте!..
Симон не сопротивлялся. Он с удивлением посмотрел на Шейлюса и прислушался… Это шло из невидимой точки, на западе, возможно, вдоль скалы. Это был глухой, непрекращающийся рокот, в котором угадывалась огромная мощь. Это был шум катящихся предметов, натужный шум: можно было подумать, будто по дороге во весь опор несется поезд из телег.
— Поток!.. — сказал Шейлюс. — В последние дни часто шел дождь, он, должно быть, теперь очень мощный.
Поток… Симон слушал, не понимая радости, которая вдруг обуяла его. Он уже слился с невидимым потоком и скатывался по его безликим водам, чей рокот открывал его до сих пор спящим чувствам природу, о которой он не подозревал, о которой не говорилось в прочитанных им книгах. Это исходило из глубины тумана, это, должно быть, низвергалось с вышины скал и разбивалось о землю. В этом далеком, но густом шуме было что-то осязаемое, как материя, и какое наслаждение позволить ей наполнить себя…
