— Я думаю, что любой ученик с каплей ума может сделать так же хорошо, приложив старание, — быстро проговорил он… «Любой ученик с каплей ума…» Он думал о беспредельной гордыне Эльстера и о наверняка завышенной оценке его силы.
— Для того чтобы обладать критическим умом, одновременно основывающимся на уверенности и интуиции, — воскликнул г-н Лареско, — капли ума недостаточно: я говорю, как вы понимаете, не только о вас, рассматривая эти качества в наивысшей степени их развития. Для того типа работы, который мы здесь преподаем, нужен уровень прозорливости и рассудительности, месье, являющийся одним из высших проявлений разума, — закончил он, будто чувствовал себя лично задетым.
Он выдержал паузу, затем добавил:
— Существует, поверьте, определенный героизм в том, чтобы посвятить себя столь неблагодарной на вид работе, которая никогда не будет хорошо известна широким массам и до которой, как мы прекрасно знаем, им нет никакого дела. Эрудит работает для самого себя и для себе подобных. Я говорю о героизме, — добавил он, понизив голос, — потому что подобная деятельность требует, возможно, окончательно пожертвовать всеми блестящими качествами, какими может быть наделен человек, и воображением, с которым, как мне кажется, господин Деламбр, вам еще в начале этого года было довольно трудно бороться. И сегодня я говорю с вами приватно, мой дорогой друг, только потому, что надеюсь оказать вам услугу: этим утром я понял и хотел бы, чтобы вы тоже поняли одну вещь: вы из наших.
Симон перестал понимать, что с ним происходит. Он был ошеломлен, смущен, даже испуган.
— А теперь, — закончил г-н Лареско, — не считайте, конечно, что вы преуспели. Но можете мне верить.
Последние слова были произнесены сухо. Можно было подумать, что г-н Лареско хотел извиниться за то удовольствие, которое его слова могли доставить Симону. Тот понял, что беседа окончена. Он отвел взгляд от голубоватых глаз г-на Лареско, его красивой бороды, местами еще русой, его губ, очерченных усами, и решительным шагом вышел за дверь маленького класса, где только что за час испытал все степени удовлетворения. В конце концов, может быть, это и правда: может быть, он и в самом деле «их»?
Товарищи ждали во дворе. Они поспешно окружили его и принялись обсуждать лекцию. Но в этот момент Симон всем телом почувствовал, как его стиснула челюстями жестокая усталость, уже неоднократно им испытанная за последние недели. Странно, подумал он. И больше не обращал на это внимания. Кто-то взял его за локоть, он обернулся и увидел Шартье, показывавшего ему пальцем на купол часовни, который четко вырисовывался на фоне прозрачного неба, усыпанного белыми пушистыми цветами. Симон был привязан к Шартье, но ему не нравилась его беззаботность. Он вернул его к разговору. В этот момент из середины группы раздался язвительный голос:
