Опоры нашего Дома рушатся одна за другой. Сначала Кот, теперь дед. И она это чувствует острее, чем кто-либо из нас, — кроме Сони, разве что, недаром они с мамой так похожи. Сонная ведь тоже сама не своя после того, как из «мастерской» вышла.
Впрочем, для меня это ничего не меняет. Я не могу уехать. Слишком поздно. Ещё вчера я бы, скорее всего, согласился. К тому же, деда я любил не меньше, чем остальные.
Но письмо Атаманова в одночасье изменило мою жизнь. Моя Цель близка как никогда — я это чувствую. Я не ошибаюсь. Не теперь.
Конечно, Проект, как я уже упоминал, структура самодостаточная. Если Кота обнаружат, ей уже не удастся уйти так просто. И всё же сам факт того, что её могут найти без меня, сводит меня с ума. Я должен быть здесь, возле «машин», я должен быть на связи. А дед всё равно уже умер. Ему уже безразлично, приеду я или нет. К счастью, я никогда не был подвержен религиозным заблуждениям. Человек либо жив, либо мёртв…
Да, конечно. Призрак Кота. Должен признать, это был существенный удар по моему материалистическому образу мысли. Однако это могло быть чем-то вроде галлюцинации, помрачения рассудка. В конце концов, вот уже семь лет Кот для меня не столько сестра, сколько idee fixe. А тут ещё Лохматый со своими выходками… Как знать, возможно я, почти как в песне «Наутилуса», сам придумал своего Кота.
Ведь может же такое случиться в нашем скорбном доме, верно?
О, я никогда не строил иллюзий относительно собственной «нормальности». Да бросьте, возможно ли оставаться нормальным, живя с безумцами? Ответ очевиден любому.
И как знать, быть может, моя Цель и смысл жизни — не более, чем болезненная одержимость, вызванная неспособностью поверить в смерть любимой сестры? Как по мне, так это вполне возможно.
Но, как бы там ни было, я не собираюсь изменять своему решению. Никогда и ни за что я не покину своего поста, покуда Кот не будет найдена. Надо сказать, я всегда гордился своими принципами — в пику слабовольному и мягкому Лохматому, и серьёзной, но постоянно витающей в облаках Соне (не говоря уже о родителях). Проявить слабину — значит сдаться. Я мог бы сдаться уже давно, хотя бы два года назад, когда сдались все остальные. Я мог бы сдаться, когда неуверенные в себе и моих поисках люди говорили мне: отступись. Смирись. Забудь и живи дальше. Даже когда призрак Кота — или чем было моё видение? — просил меня забыть о моей Цели.
Я мог бы — но я не сдался. И не сдамся. Почему-то я отчётливо ощущаю эту зависимость: стоит мне сдаться, как последняя ниточка, ведущая к Коту, будет утеряна безвозвратно. Всё зависит только от меня. Только я, только на мне держится вся эта конструкция, основанная на вере — моей вере — в то, что Кот всё ещё жива.
