Мой класс | страница 30
Памятно и необычно началось моё знакомство с Сашей Воробейко. В большую перемену я вышла с ребятами из класса. Вернувшись, я увидела, что на столе попрежнему лежит мой портфель, стопка тетрадей, но сумки нет. Я огляделась, выдвинула ящик стола, посмотрела в шкафу — сумки не было.
— Что вы ищите, Марина Николаевна? — спросил Рябинин.
— Сумку. Я оставляла здесь сумку, и её нет.
— Где Воробейки? Саша — дежурный, он оставался в классе, — послышались голоса.
Воробеек не было — ни Саши, ни Васи. Они ушли, не сказавшись, и явились в школу только на другой день.
— Где сумка? — встретили их ребята.
— Какая сумка? — вопросом на вопрос ответил Саша.
— Ты вчера дежурил, сумка лежала на столе, а когда Марина Николаевна пришла с перемены, ни тебя, ни сумки не было, — спокойно, внушительно сказал Рябинин.
— Никакой я сумки не видел.
— Ты дежурный — ты и отвечаешь, — твёрдо сказал Рябинин. — Зачем с урока ушёл?
— Нужно было — вот и ушёл.
С этими словами Саша уселся на свою парту, не удостоив Лёшу ни единым взглядом.
Тут бы мне вмешаться, сказать Саше, что он не может уходить из школы, когда вздумается, посреди занятий, — наверно, все ребята ждали, что я скажу что-нибудь такое. Но я промолчала. По совести говоря, я просто побоялась сказать что-либо. «Бог с ней, с сумкой, — подумала я. — Авось обойдётся как-нибудь».
Но, конечно, не обошлось. Через неделю у Гая пропала коробка цветных карандашей, ещё через несколько дней — пенал у Лабутина. Класс гудел, как осиное гнездо: на переменах и после уроков говорили только о кражах.
— Это тех же рук дело, что и с сумкой, — слышала я.
— Знать бы кто — дал бы я п-подлецу! — заикаясь от волнения, заявил тихий Глазков.
Только Воробейки — Саша, а значит, и Вася, — казалось, ничуть не интересовались происходящим и не участвовали в обсуждении. В школу они ходили не часто, приготовлением уроков себя не утруждали, и в журнале против их фамилий трудно было обнаружить что-нибудь, кроме двоек.
Моё поведение — я понимала это — было нелепо. «Он, конечно, смеётся надо мною, думает, что я слепа или боюсь его», думала я о «старшем» Воробейко и… молчала.
— В другой раз надо будет всех обыскать, — сказал однажды Рябинин. — Хуже нет, когда все друг на друга косятся и никто никому не верит, а один гад ходит и радуется.
Но я не могла себе представить, что стану рыться в портфелях ни в чём не повинных ребят. Что, если бы это я сидела на парте, зная, что ни в чём не виновата, и меня вдруг стали обыскивать? Я не забыла урока, полученного от Гали: я твёрдо знала, что чувством собственного достоинства обладают все люди, даже самого малого возраста. И когда Рябинин сказал мне: «Марина Николаевна, что вы сомневаетесь, ведь это Воробейкиных рук дело!» — я ответила:
