Петр слышит: в глубине каменного дома хлопает дверь, хлопает так, будто ее рвануло и ударило ветром.
Петру кажется: человек идет один. Словно перед ним открыли все двенадцать дверей, обитых железом, и сказали: иди вот этой каменной тропой и не сворачивай, здесь все дороги прямые — и на волю, и в неволю. И человек пошел: он идет не спеша, спокойным и усталым шагом, идти нелегко, но он знает, что дойдет.
Чичерин появляется из сумерек с матово-бледным лицом, и только глаза глядят весело.
— Ну вот, я бак будто бы на свободе, — улыбается Чичерин, но Петру его улыбка кажется печальной. Рука у него легкая, до обидного мягкая, хотелось бы, чтобы она была и тяжелее и тверже.
Чичерин выходит на улицу и снимает шляпу.
— Какое счастье увидеть над головой небо. — Он оглядывается вокруг. — По-моему, будет снег, вон как побелело небо… — Он встречается взглядом с мельницей и улыбается. — Почти русская картина, не правда ли? — спрашивает он, а Петр думает: «Ну конечно же, он смотрел на эту мельницу из тюремного окна и думал о России, обязательно думал о России».
«Металлуржик» устремляется вперед, и автомобили, стоящие перед тюрьмой, спешат вслед.
Лондонцы, запрудившие улицы, выходят к краю тротуара, они обескуражены. В самом деле, процессия более чем странная: какой доблестью завоевал старенький «металлуржик» честь возглавлять процессию лимузинов?
А «металлуржик» исправно гремит по камням Лондона, неторопливо пересчитывая их, — все камин отмечены, ни один не пропущен.
Петр не сводит глаз с Чичерина: в его речи, в манере говорить есть холодноватая складность слова, породистость фразы, но нет свойственной интеллигентам того круга (никуда не денешься — для Петра Чичерин дворянин) покровительственной ласковости, которая почти всегда обидна.
А небо над городом посуровело, и по брезентовому тенту машины застучала снежная крупа, мелкая и злая. Потом пришел ветер, а вместе с ним и крупный снег — началась вьюга.
— Россия!.. — как показалось Петру, восторженно произнес Чичерин и, застеснявшись, заговорил спокойнее, точно оправдываясь: — Вот так же в далеком Карауле, на Тамбовщине, встанет снежная туча и застит солнце, а к вечеру закрутит пурга все гуще и круче. А утром сугробы, солнце и сугробы… И синие следы саней — кто-то уже проехал по первопутку.
А «металлуржик» идет через Темзу, достигает Ооклей-сквер, где Чичерин снимает мансарду.
— Слушайте меня внимательно и следуйте за мной, — говорит Чичерин и храбро скрывается во тьме дома. — Предупреждаю: лестница длинная и считать ступени надо точно, иначе попадете в квартиру хозяев. Итак, двадцать семь ступеней. — Чичерин идет впереди. Петру слышно, как он дышит и, кажется, считает. — Все, двадцать семь, — говорит он стесненным голосом: мансарда а самом небе. — Теперь поворачивайте налево — вот и дверь.
