Но когда они пришли, оказалось, что бабушка уехала к внуку (старший брат Киры третий год был в больнице, и мать постоянно находилась при нем). Кира пригласила Петра к себе. Позднее, когда он узнал ее ближе, он часто думал: как она осмелилась сделать это?
Она пригласила — он вошел. Это была мастерская художницы. Правда, этюды, которые Петр увидел, он понял не сразу. Нечто очень обыденное: лодки на берегу Клайда. Рыбачьи сети на шестах. Розовые скалы (именно розовые — из камней, добытых в этих скалах, сложен Глазго). Чайки над морем. Дети, лежащие на прибрежной гальке. Женщины, стирающие белье. Но все было написано на фоне блеклых здешних зорь, расцвечено неяркими красками шотландского неба, солнца, деревьев, воды, рыжего прибрежного песка, густой и до оскомины зеленой луговой травы.
И когда он взглянул на Киру вновь, она уже не показалась ему таким ребенком, хотя детскость, застенчивая и покоряющая, в ней осталась.
— Я читал где-то, — сказал он и посмотрел ей в глаза, — что есть голоса, которые ставит сама природа, — человек раскрыл рот и запел.
— Ко мне природа была не так щедра, как, впрочем, и ко всем Клавдиевым. — Она помолчала, точно ждала, когда собеседник впитает эти несколько слов. — Вы не понимаете? У Клавдиевых есть свой девиз: «Все настоящее создает труд…» — Она подняла глаза. — Там… царство труда, — она имела в виду деда. — Не верите?
Он смутился, ничего не ответил.
— Пойдемте, я говорила ему о вас.
«А знаете, Кира, — сказал Петр, когда они стали подниматься к Клавдиеву, — я никогда не видел его в городе». — «А Клавдиев и не бывает там», — так и сказала — «Клавдиев», будто она сама носила другую фамилию. Старик вечно бодр, всегда работает, и, наверно, хорошо работает, если каждую новую страницу его труда этот черт Тимбер чуть ли не выхватывает у него из-под пера. Петр диву дается: и что это англичанин так ухватился за книгу Клавдиева. когда речь в ней идет о делах, насущных не для Англии, а для России. — «Горчаков и Бисмарк»?
Лестница. Темная некрашеная дверь. Полу мрак. Запах клея и бумаги! Стеллажи с книгами. Коричневый дерматин переплетов едва обнаруживает себя в полутьме — книги дремлют
И неожиданно широкая фрамуга, выходящая в сад, письменный стол и человек за столом, маленький. Петр подумал: даже как-то не понятно. Клавдиев, и так мал.
— Это ты, Кира?
— Да, Клавдиев. Я привела к тебе Петра Дорофеевича.
Клавдиев обернулся, шагнул навстречу Петру. У Клавдиева, как у врубелевского Пана, вся сила в глазах — твердые, в серых лохмах, они полны неубывающего света.
