— Анюта заболела и умерла молодой, ей было тридцать четыре года. Чем — не знаю, не спрашивай. Тогда диагнозы ставить не умели. Елена уехала. Виделись мы с ней, когда вы уже родились, один раз и недолго. Она заезжала ко мне, я тогда жила в центре, в своей коммуналке. Вот, собственно, и все. Я тебе уже говорила, что ты на Анюту похожа. Красивая девочка. Но лицо у тебя другое. Мадонной не назовешь. — Ирина уловила нотки сарказма в голосе.
«Да уж, какая из меня Мадонна. Скорее наоборот», — усмехнулась она про себя. Тетя Вера была полна решимости унести семейную тайну в могилу. Визит получил логическое завершение. Ирина лишь имела теперь представление об облике бабушки. С тем и ушла, уловив на прощание взгляд старухи, в котором, она была уверена, светилось злорадство.
«Ничего, я тебя дойму», — решила напоследок.
Время шло, старая шустрая еврейка, квартирная маклерша, действовала, отрабатывая свой аванс, и вскоре Ирина ездила по адресам, оценивая плоды ее усилий. Результаты пока разочаровывали. Загаженные подъезды и стандартные двухкомнатные хрущевки. На многое рассчитывать не приходилось, но не в этом же дерьме жить. Еврейка опять получила аванс и опять начала работать — Андрей искал варианты прописки в столице. Их было несколько, и все они были чреваты крупными издержками. Совать надо всем на всех этапах и при этом еще знать, кому и сколько. Андрей пообтерся уже в столице. Да и без этого у нас каждый дурак знает, что любую систему запретов в стране советов можно запросто обойти при помощи нужных связей и наличности. Особенно в Москве. Наверное, потому, что здесь за деньги еще можно было кое-что купить.
Столицу в огромной стране, занимавшей шестую часть суши, о чем знали все школьники, недолюбливали. Особенно те, кто часто в ней бывал. В командировках, например. Но если разобраться, то эту неприязнь вызывал не сам город как архитектурное сооружение, а его обитатели. Коренные москвичи корчили из себя аристократов только на том основании, что их дедушка проявил в свое время дальновидность и прыть и приехал из родных Смердюков в столицу работать халдеем или извозчиком. Коренные москвичи ненавидели лимитчиков, а те, в свою очередь, недавно переселившись сюда из окрестных и отдаленных деревень и городов и дорвавшись до такой лафы в магазинах, справедливо опасались, что лафа может быстро закончиться, если их примеру последуют и остальные. Многочисленная армия крупных и мелких чиновников с завидной быстротой училась выжимать все возможное из своего нового положения. Хапали и рвали все, что могли. За любую бумажку или подпись нужно было платить. Деньги брать все же опасались, в ходу были продуктовые подношения. Командированные тащили то, что удавалось, хоть и с трудом, урвать у себя — рыбу и мед, меха и икру. Фантазия дающих и аппетит берущих были безграничны. А для того, чтобы источник не иссякал, на столице мудрые чиновники завязывали решения абсолютно всех вопросов, вплоть до мельчайших. Нужно защитить диссертацию — пожалуйте в столицу, нужно выбить лишний вагон с сырьем — туда же с портфелем. Набивались портфели, снаряжались гонцы. К этому привыкли и принимали, как должное, но любить, понятное дело, не могли. Но, тем не менее, заделаться москвичами мечтали многие. Вот просто так, не бегом от магазина к магазину с сумками наперевес, а праздно и налегке походить по этим улицам, навестить знакомых, посетить театры. Соблазнов было немало в скудном на соблазны государстве. Московские помпезные сооружения казались верхом архитектурного изящества бедным провинциалам, чьи глаза всю жизнь мозолили ветхие домишки-развалюхи да убогие коробки-хрущевки. Масштаб улиц и площадей поражал и пугал, а неизменная толчея на улицах и в метро представлялась принадлежностью цивилизации.
