Должно быть, последние слова он произнес вслух, потому что Хорошенькая обернулась.
— Простите, вы не врач? — негромко, чтобы не обращать на себя внимания, спросил он.
— Нет. А вам нужен врач?
Она сказала это с чуть заметной улыбкой — может быть, почувствовала, что от него пахнет вином?
Только он собирался ответить, как подошли сразу две машины, и одновременно в клубах пара, вырвавшегося из дверей ресторана, надевая пальто на ходу, разговаривая и смеясь, появились молодые люди. «Экие бугаи», — успел подумать Коншин.
В первую машину уже садился мужчина с чемоданом, ко второй подошла Хорошенькая, но, прежде чем она открыла дверцу, один из молодых оттолкнул ее. Очередь зашумела, но он уже договаривался с шофером, опустившим стекло, и стало ясно, что сейчас молодые люди сядут в машину и уедут, а Хорошенькая останется с беспомощно протянутой рукой. Но Коншин, переломив нежелание ввязываться в скандал, кинулся к нахалу и левой рукой — он был левша — сильно двинул его в челюсть. И тот вдруг, что называется, «слетел с копыт», распластавшись на мостовой. Его ошеломленные товарищи не сразу бросились на Коншина, и он успел посадить Хорошенькую, а потом почти машинально плюхнулся рядом с ней на сиденье.
— Давай, — сказал он шоферу.
— Что «давай»? Вылезайте.
Коншин сунул руку в карман и положил рядом с шофером трешку. Это подействовало.
— Куда?
— Улица Алексея Толстого, — сказала Хорошенькая и взглянула на Коншина. — А вам?
— Прежде всего прошу меня извинить.
— За что?
— Ну вот... Сел в машину без вашего разрешения.
— У вас не было времени, чтобы спрашивать разрешения. Вы мне помогли, и я благодарна. Здорово вы его. Вы боксер?
Коншин засмеялся.
— Нет. А вот про вас, когда мы стояли в очереди, я подумал — врач.
— И ошиблись. Так вам куда?
— Далеко. В Лоскутово. Водитель, вы когда-нибудь были в Лоскутове?
— Был. Не поеду. Мне к одиннадцати в парк.
— Прекрасно, — с удовлетворением сказал Коншин. — Отвезем даму и поговорим.
Он отвез ее раньше, чем ему хотелось бы, и она не позволила ему расплатиться. Коншин знал, что женщинам нравится его вежливость, которой он умел придавать старомодный оттенок. Но на этот раз оттенок, очевидно, не помог. Он попросил шофера подождать и проводил ее до старого трехэтажного дома, до двери, на которой было светлое пятно от недавно снятой дощечки.
— Вы мне разрешите... — начал он, прощаясь.
Она перебила:
— Извините. Я очень признательна вам, но...
Пока она рылась в сумочке, ища ключ, он убедился в том, что она не просто хорошенькая и что это слово к ней даже не подходит. Прелестная, может быть, а это совсем другое дело! Блондинка, лет двадцати пяти. Уютная, мягкая, но и твердая. И видно, что недаром живет на свете. Ключ нашелся.
