, я всего лишь повторял за Эмпедоклом: "
Глупые!Как близорука их мысль, коль полагают, будто, действительно, раньше не бывшее, может родиться, или же нечто вконец умереть и разрушиться может"** - Освальд, - изумлялся я, - ты высказываешь эпитафию человечеству.
- Ничего другого, - бормотал философ, - я сказать не могу. Впрочем, тем, кому пришлось пережить ужасные потрясения, я предрекаю двоякий выбор: или навеки замкнуться, сохраняя в себе мерзкое чувство самообмана, или же пусть запоздало (хотя надеюсь, что нет) покаяться в чувстве утраченного достоинства и отправиться на его поиски, дабы вернуть его заново.
- Выходит, ты предлагаешь…
- Да, Ганс Корн, поднимись наверх и за всех нас покайся, а живым скажи, пусть в страхе пребывают. Чувство беспокойства живым во благо…Не напрасно Шопенгауэр призывал приучать себя воспринимать мир как своего рода исправительную колонию, и не случайно Гегель писал, что если его идеи не созвучны с фактами действительности, то такие факты и такая действительность вызывают в нём лишь горькую жалость.
Я задумался.
Меня, давным-давно лишённого связи с миром живых, озадачиваламысль о том, смогу ли я при теперешней физической кондиции собрать воедино свои кости, суставы, нервы, мускулы, лёгкие, сердце и подняться наверх, чтобы заглянуть в столь далёкий от польской земли Яд ха-Шмона? И вообще – я не мог припомнить, чтобы в истории мира нечто подобное предпринималось.
* (нем) Дух времени.
** Эмпедокл. "О природе", 9-12.
Смущал вопрос: "А если и сумею выбраться наверх, выстоят ли мои глаза под натиском дневного света, не задохнусь ли от избытка свежего воздуха, выдержу ли шквал воплей, стонов, причитаний обиженных, оскорблённых, униженных, ущербных, обречённых живых?"
Напрягала предстоящая необходимость играть одновременно роль живого, что неправда, и мертвеца, что такая же бессовестная ложь.
Я окликнул моего друга, великого Целана, и мы поговорили о душе, о сердце
и о смерти.
Целан вспомнил русскую поэтессу:
"У скульптора может остановиться рука (резец),
У художника может остановиться рука (кисть),
У музыканта может остановиться рука (смычок),
У поэта может остановиться только сердце"*.
- Прочти что-нибудь своё, - попросил я.
Он прочёл:
"Я рою, ты роешь, и червь дождевой
тоже роет. Вот песнь: они рыли".
Я вслушался в спазм этих слов.
"Ещё! - просил я. - Ещё!"
Пауль продолжил:
