…Надо мной кружили, звенели голоса. Лиц я не различал, взгляды не улавливал, но по вкусу упавших на мои губы слёз, я узнал маму, отца, Миру. "Это вы, вы, вы", - шептал я, водя пересохшим языком по кислому воздуху. И вдруг меня пронзило мучительное желание съесть пару кнейделах в бульоне.
Надо мной зависло лицо Цибильского.
- Спишь? - спросил он.
- Уже нет.
- Скажи что-нибудь.
Я сказал:
- Сократ считал, что "жить – это быть долго больным".
Цибильски ухмыльнулся:
- Старик Сократ не мог предвидеть те возможности, которые способна нам предоставить новая цивилизация. На кой дьявол подолгу болеть, если можно просто подойти к лагерному забору и прикоснуться к проводам…
Копеловски недоумевал:
- Почему нельзя умереть тогда, когдаэтого хочется самому?
Я понимал: у Копеловского не хватает ума увязать фактологические линии с ассоциативными.
- Потому что умирать никогда не хочется, - объяснил я.
Копеловски притих.
Я вновь погрузился в глубокий дурман. Я был счастлив. Казалось, у меня выросли крылья. Я летал. И вдруг дурман иссяк –
опали крылья,
расплескалось счастье.
Меня тронул за плечо Генрих Хуперт.
- Это правда, что люди пожирают людей?
- Конечно. Разве ты не слышал о каннибалах?
Генрих постучал себя в живот.
- Кажется, сейчас и я бы смог съесть человека.
Я предложил:
- Скушай меня.
Генрих сдвинул брови, вытянул шею.
- Сделай добро, скушай! - повторил я.
Генрих закашлялся. Потом спросил:
- Что будет с нами дальше?
Я пожал плечами: мол, не знаю; на самом деле я догадывался – "дальше" нам не светит…
Продолжать разговор сил не было.
Я посмотрел на моих друзей. Их прежние черты лишились своей подлинности, и теперь, наблюдая за тем, как мы разваливаемся на кусочки, на клеточки, у меня появилась мечта: свалиться, рухнуть сразу в один заход, без задержки, без бессмысленного торможения. Чтобы – вот ты здесь, а вот тебя нет…Вспомнилась история с Равелем, который разрушался в течение долгих пяти лет. В конце жизни бедняга был не в состоянии различить и запомнить, что есть что; он и себя забывал. Однажды, придя на концерт, где исполняли его произведение, он заговорил с сидящим рядом человеком. "Очень хорошо! - заметил он. - Действительно, очень хорошо! Напомните мне, кто этот композитор?"
Однажды мне подумалось: "Жаль, что своё состояние принять за занозы невозможно. Было бы моё состояние занозой, я бы смог её из себя выдернуть…"
