- Странный вопрос, - отозвался я, - и, кроме того, теперь не помню.
Георг сказал, что его племянница обожает читать книжки про кошек.
- Не думай об этом, - советовал я. - Не здесь…
- А гречневую кашу любишь? - спросил Георг. - Моя племянница любит.
- Послушай Георг, поговорим о каше после войны.
- Думаешь, она окончится?
- Войны всегда оканчиваются перед тем, как начаться заново.
Георг поджал губы.
- Раньше я ни над чем подолгу не задумывался. Всё, что я обожал, так это просто жить…Любопытно, как люди умирают? Психологи, наверно, знают?
- Как голодные мухи, - сказал я, - или как оставленные вез воды цветы. Вначале цветы сгибаются, теряют свой аромат, а потом сразу умирают.
- А ты? Как бы хотел умереть ты?
- Никак! Никакого желания!
- Цветы и мухи умирают молчаливо, да?
- Без единого слова.
- А я ещё в состоянии говорить.
- Так говори!
- В мире столько, столько, столько Зла? Может, надоумишь, как человеку к этой жизни относиться?
Георг называл меня или господином психологом, или господином доктором. Боже, с какой болью и грустью эти слова отзывалось во мне, несчастном узнике, и было странно слышать, а ещё страшнее подумать, что, возможно, больше уже никто и никогда меня ни психологом, ни доктором не назовёт.
*(иврит) Ангел смерти.
Колману не терпелось.
- Как же? - повторил он.
Я надоумил:
- К жизни, как и ко всему прочему, следует относиться с четырёх сторон: если с одной стороны на жизнь махнуть рукой, это глупо, если же с другой стороны ею восторгаться, тогда это ещё глупее, а если с третьей стороны приняться ругать её последними словами, тогда это самое глупое.
Колман приоткрыл рот, напомнив:
- А с четвёртой стороны?
Я выдохнул:
- А с четвёртой – постараться самому уснуть и не мешать спать другим …
Колман заплакал, но через несколько минут тихо рассмеялся, сказав:
- Может, мир поменяется? Ведь случилось, что Колумб открыл Америку…
Я напомнил:
- Этот материк существовал и до Колумба.
Задремав, я, видимо, что-то выкрикивал.
Колман меня растолкал.
- В мой сон заглянули родители, - рассказал я. - Отец, прохаживаясь по нашему бараку, выражал неудовольствие тем, что увидел, а мама, выглядывая из-за его спины, смотрела на меня и плакала.
- От счастья?
Я отвернулся.
- Прости! - сказал Колман.
Я был голоден. Я был голоден настолько, что почти не вспоминал о существовании в мире телефона, книг, пластинок, картин, газет. Как будто в моей жизни всего этого никогда не было. А ведь было! Теперь, когда голод глумился над моим телом, измождённый вид которого вызывал во мне удручающее ощущение, я возненавидел людское сообщество. Я разглядывал моё тело, ужасаясь и ему, и разному другому, что ещё как-то напоминало жизнь. Я был всецело занят поисками
