- И всё же, - жалостливо заговорил Генрих Хуперт, - почему Бог не спасает нас от этих чудовищ?
Цибильски изумился:
- От чудовищ, которых Он сам и слепил? Разве что, если составим с Ним новый контракт и подпишем в присутствии нотариуса.
Генрих Хуперт поделился своим сном:
- Прошлой ночью мне показалось, что я готов предстать перед Создателем. Но не предстал. Принят не был…
- Разумеется, - пояснил Цибильски. - Приёмные часы Создатель держит в строгом секрете.
Копеловски, разглядывая свои ссохшиеся башмаки, пробормотал:
- Говорят, гуси Рим спасли. Может, гуси спасут и нас тоже?
- Ну да, Гуси, - подхватил Цибильски, - больше некому.
Копеловски прокричал:
- Хочу чувствовать ещё… Всякое…Разное…
- Наш лимит на чувства, вроде бы, вышел…- сказал я.
- У меня какой-то ком в душе, - стонал Копеловски.
Цибильски внёс поправку:
- Ты хотел сказать "в горле"? Можно позвать коменданта лагеря – он охотно выжмет для тебя стакан апельсинового сока.
- Странно, - прошептал Георг Колман, - человечество совершенствуется, а человек деградирует…
Генрих Хуперт схватил меня за руку и, приблизив лицо, хриплым голосом проговорил:
- Я знаю, что всему своё время…Были средние века, даже древние века, но люди каким-то образом всё же удавалось…
- Ты ненормальный! - заметил я.
- Почему ты так считаешь?
- Потому что никому никогда не удавалось. Даже "каким-то образом"…
Хуперт шмыгнул носом.
- Такое в мире надолго? - спросил он.
Я укоризненно покачал головой.
- Разве время можно измерить, приостановить или от себя оттолкнуть? Такое продлится до тех пор, пока смысл жизни на самом деле не определится.
Хуперт продолжал держать мою руку.
- Как ты считаешь, нацисты знают, насколько они ненавистны?
- Конечно! А иначе, какой смысл в нашей к ним ненависти?
Вмешался Георг Колман:
- Говорят, что смысл жизни в страдании и даже в смерти.
Хихикнул Цибильски:
- А как быть мне, если я бессмертен? У меня остались мои дети. Они сделают других детей. А те – ещё других. И навсегда останусь в них я…
Я ощупывал своё измождённое тело, гадая, дотяну ли до утра или до вечера, а в минуты невыносимой подавленности упрекал доставившие меня в этот мир акушерские щипцы. В груди похолодело: "А в ком останусь я?" "Напрасно, - подумал я о моих родителях, - напрасно они меня зачали. Вот и Софокл утверждал, что "не родиться совсем – удел лучший"*.
