Ира включила максимальную скорость, ветер привычно засвистел в ушах, и, как это всегда происходило с ней при самом быстром движении, внезапно прояснились мысли. Они стали логичными и упорядоченными.
И тогда в голове один за другим начали всплывать резонные, но неприятные вопросы.
Откуда у Владимира ключ от гаража — это он сумел объяснить.
Как узнал ее адрес? понять тоже можно: во время аварии у Иры были при себе документы, и данные занесли в клинике в историю болезни. А потом, очнувшись, пострадавшая подтвердила их правильность.
Но где он раздобыл саму Мотю? Как вообще узнал, что у Ирины был мотоцикл? Положим, в ее одежде остались права.
А гараж? О гараже ни в правах, ни в паспорте не упоминается.
О «ракушке», как и о местонахождении Моти, могли знать лишь гаишники. И о том, что «хонда» пострадала в уличном столкновении, — тоже.
Да, в курсе событий были только милиционеры и еще… участники аварии: во-первых, сама Ирина, и, во-вторых, владелец того проклятого золотистого автомобиля.
Следовательно… простейшим методом исключения можно вычислить… Львов и есть один из этих двоих, не так ли?
Еще один бешеный виток вокруг двора, и еще один. Наконец все встало на свои места, все прояснилось!
Лицемер… Теперь понятно, почему он очутился рядом со мной в клинике…
Все эти словеса о любви — ложь.
Трус! Он пытался — и сейчас пытается — любым способом задобрить меня.
Боится судебного разбирательства? Ну конечно же!
Я ведь могу потребовать возмещения ущерба. Какие в кодексе есть статьи? Нанесение тяжких увечий, к примеру.
А ущерб моральный? Тут последствия могут быть еще серьезнее: все могут подтвердить, что я претендовала на европейское золото… А он отнял этот шанс и у меня, и у российской сборной в целом.
Я чуть было не попалась на его удочку!
Как ужасно, что никому нельзя верить.
Ирина затормозила резко, всего в нескольких сантиметрах от улыбающегося Владимира.
Она ничего не спросила, только уперлась в него ледяным взглядом. И улыбка тотчас сбежала с его лица.
— Вы, по-моему, все поняли? — догадался он.
Девушка еле заметно кивнула.
Львов вздохнул. Но не обреченно, а почему-то, напротив, облегченно.
— Вот и хорошо. А то я никак не решался вам сообщить. Теперь уже объяснений и не требуется.
Ирина сузила глаза, и опять, как всегда в минуты гнева, ноздри ее раздулись, а шрам на лице выделился ярче обычного.
— Какие уж тут объяснения, — процедила она. — Ты поломал мне не просто руки и ноги, а всю мою жизнь. Я теперь за бортом. Из-за тебя я превратилась в ничто, в абсолютный ноль, без настоящего и будущего.
