— Доктор говорит, ничего опасного нет, но шесть недель нужно лежать, а это для энергичного человека очень тяжело. С вашей женой тоже случилась неприятность.
— Вот что, Фрике. Я вас очень люблю и очень дорожу нашей дружбой. И ради этой любви, ради этой дружбы дайте слово никогда при мне не упоминать о сей особе. Я ее имени не желаю больше слышать. Хорошо?
— Извольте, но только должен сначала сказать…
— Довольно. Ни слова. Вы обещали.
— Ну, как угодно. В конце концов: не мое это дело.
Разговаривая, друзья шли по длинной-предлинной улице, застроенной по обеим сторонам многочисленными хижинами и обсаженной красивыми тенистыми деревьями.
Бамбуковые жилища, крытые пальмовыми листьями, имели даже нарядный вид.
Позади них вся поляна была очищена от пней, и на ней в изобилии росли бананы, маниока, сорго, просо.
Французы подошли к дому, который был побольше других. У дверей стоял часовой, молодецки сделавший на караул. Барбантон отдал честь.
— Прошу сюда, — пригласив он юношу.
Претендент на престол. — Три недели в ожидании. — Барбантон и орлиный взгляд. — Не на что прицепить знаки отличия. — Тревога. — Бой. — Армия в плену.
Через единственную дверь Фрике и жандарм вошли в просторную комнату, где стояли два огромных дивана, сплетенных из пальмовых листьев, несколько грубых скамей, разнородные, совершенно случайные европейские вещи и множество сундуков.
На одном из диванов сидел по-турецки негр во фланелевой жилетке и в матросских брюках с трехцветными подтяжками.
Вокруг разместилось его окружение — без всякой одежды, но в полном вооружении. Перед каждым воином стояло по посудине с сорговым пивом — было так жарко!
Человек на диване милостиво подал вошедшим правую руку, поглаживая левой свою поджатую ногу. Величественным жестом пригласив гостей сесть рядом, он ласково обратился к Фрике:
— Здравствуй, муше!
— Здравствуй, Сунгойя. Ты великолепен. Рад тебя видеть.
— И Сунгойя рад видеть белого вождя. Белый вождь поможет Сунгойе одержать победу.
— Сделаем, что можем, хотя ваше величество и убежало довольно бесцеремонно с «Голубой Антилопы».
— Мой пошел с Бабато… Бабато — большой генерал.
Чернокожим свойственно коверкать иностранные слова и в особенности имена собственные.
— О да, мой жандарм — выдающийся военный и притом глубокий теоретик, — продолжал все в том же шутливом тоне молодой человек.
— Великий вождь муше Адли не приехал?
— Нет. Он выезжает только в случаях особой важности.
(Про сломанную ногу парижанин не счел нужным сообщать.)
