— И на кого вы нас кидаете, сирот! — звенели со всех сторон, вешались с плачем бабьи причитания. — Да и как же нам жить без вас, без родимых, без призору вашего, без грозы, без обороны-а!
На зеленом пригорке, прямо против белого облака, стояла Анна в алом сарафане, побелела вся, ровно неживая. Тихон подошел к ней, оглянулся кругом, крякнул:
— Ишь востроглазые!
Строго поджав губы, бабы из толпы и впрямь следили за ним, именитым Босым.
— Ладно! — беря Анну за руку, тихо выговорил. — Дальние проводы — лишние слезы! Не плачь! Прости, Аньша! Жди на Покров — пришлю сватов. В наш дом пойдешь! В Устюг!
Анна подняла туманные глаза, обвела ими доброе лицо, русую бороду юноши, словно видела его в первый раз, улыбнулась жалостно, поклонилась в пояс.
— Буду ждать, Тихон Васильевич, — сказала она.
Отвернулась, замерла, помолчала. И, повернувшись к нему снова, улыбнулась сквозь слезы — солнцем сквозь короткий дождик.
— Все ль ладно у нас, братья-товарищи? — громко крикнул своей артели Тихон.
— Все излажено! — отозвался чернобородый кормщик Селивёрст Пухов.
— Молись богу! По лодьям! — крикнул Тихон.
Словно лес в ветер зашаталась быстро крестящаяся одним ладом толпа, пуще завопили женщины, загомонили мужики, побежали мурашами. Лодьи задвигались, отплывали от берега, поднимали паруса и скоро лебедями исчезали в речной сверкающей дали.
— Эх! Аньша!
Чтобы отбиться памятью от тоски в сердце, Тихон мaхом сбросил овчину, сел в лодье. Приложил руку к глазам.
Впереди на северной заре желтой звездой горел огонь, отсвечивали высокие розовые паруса.
«Должно, опять асей[5] бежит», — думал Тихон. Уже третий корабль Тихонова ватага встречает за день — летят иноземные люди в Архангельск на поживу!
Встречное судно приближалось быстро. Груженый корабль «Счастливое предприятие» то трудно лез, поскрипывая, на гребни, то с шумом рушился в бурые пазухи волн, качаясь мачтами мерно и скушно, словно хромой в дальней дороге.
Море кипело. Бессонные чайки, скособочась, крича пронзительно, крутились над дубовой палубой, чуть не задевая крыльями старого Джексона. Тот чертыхался — боялся, что задует кованый фонарь на высоком полуюте.
— Чертовы птицы! — ворчал Джексон. — Визжат, как обезьяны. Чертово море! Кто разберет, ночь тут или день! Только зажжешь фонарь — и опять светло!
Старый моряк всегда бывал не в духе, когда ему приходилось болтаться в этой селедочной щели. Проклятая Московия! Ночь бела, как бельма слепца, скалы чернее монахов, холодно, кожаный камзол и тот не спасенье. То ли дело Вест-Индия! Тепло, деревья зелены, словно в Англии в мае… А до чего там робки люди! Делай с ними что хочешь! Собаки и те не умеют лаять! Девушки ходят нагие… хе-хе-хе!
