Может, потому, что все девочки считают матерей безусловно красивыми. И моя мама действительно была красавицей. Это было видно по тому, как вели себя с ней мужчины, даже давно и счастливо женатые, — с той очаровательной неловкостью, от которой вам становится за них стыдно. Мамины мягкие светлые волосы, когда она их распускала, спадали, как говорила бабушка, «до самого копчика». Когда бы мама ни становилась на весы, стрелка показывала ровно пятьдесят килограммов. Ей идеально подходили джинсы «Вранглер», 27х27. Мама была из тех редких женщин, которые могут войти в магазин, взять с полки одежду своего размера и купить ее без примерки.
Она ненавидела жестокость — даже пауки, забравшиеся к нам в дом, с почетом выносились на улицу на бумажке.
Она так и не смогла привыкнуть к жутким грозам, которые приходили в Техас каждую весну. Когда на северо-востоке возникала темная стена туч, мама становилась дирижером общей паники. Мы бегали от окна к окну и открывали-закрывали их, чтобы добиться идеального потока воздуха, о котором мама слышала по Национальному радио и который должен был спасти наш дом от разрушения ветром.
Она ужасно готовила и потрясающе играла в шахматы.
Она была печальной.
Мы с Сэди часто просыпались среди ночи от грустных звуков ее пианино, долетавших с первого этажа. Иногда мы пробирались на лестницу и подглядывали между перилами, как мама в своем черном шелковом халате движется, словно чувственная змея, играя для аудитории, состоящей из единственного ковбоя — нашего папы. Мы тогда не понимали глубины ее таланта. Просто знали, что она лучшая церковная пианистка в Пондере, штат Техас, потому что все вокруг так про нее говорили.
Но я не собиралась рассказывать об этом Джеку Смиту. Я гадала, каждое ли его предложение — ложь, или все-таки через одно.
* * *
— Ты выглядишь так, словно собралась упасть в обморок. Присядь. — Он похлопал ладонью по кровати. — Я могу постоять на твоем месте, если так тебе будет спокойнее.
Снова мягкость. Но я на нее не куплюсь.
— Как зовут мою мать? — Я боролась с желанием спрятать голову между коленями.
— Женовьева Рот.
Женовьева.
— Это бессмыслица, — сказала я, пытаясь взять себя в руки. — Ты ее не знаешь. Она не из тех женщин… Она никогда не связалась бы с мафией. Или с убийцей. Это просто смешно.
— Ты расскажешь мне, что знаешь о матери, а я добавлю деталей.
Здоровая рука Джека удерживала карандаш над отельным блокнотом: он готовился записать мои слова.
