Узнав об этом, у деда вдруг открылся приступ, совершенно не обузданной доброты и щедрости. Не смотря на свою жадность, дед, словно с «Студент» кого плеча, отстегнул своим внучкам тысячу марок на двоих. Это удивило их до такой степени, что девчонки в течение часа, не могли вымолвить даже слово.
Яркая вспышка дедовой щедрости, и проявление такой доброты, настолько напугали Керстин и Мануэлу, что, запершись в своей комнате, они несколько минут, молча приходили в себя, выпучив от удивления глаза, на эти новые купюры.
— Ты видишь этот старый чемодан, точно знает какую — то тайну, и она связана с этими русскими!? Сказала Керстин, убеждаясь, очередной раз, что дед явно имеет в их отношениях свой интерес.
Мануэла, держа в руках тысячу марок, никак не могла уравновесить себя, ив её голове не укладывалось, ведь дед деньги дал исключительно тогда, когда узнал о поездки их с русскими!
Несколько минут девушки анализировали события прошедшие за последние месяца, и выявили странную закономерность, когда вопрос заходил об Иванах, дед как — то уходил в себя, и со слезами на глазах, погружался в воспоминания своей молодости.
* * *
Он вспоминал — как в июле сорок четвертого — го, он шел в колонне среди шестидесяти семи тысяч солдат офицеров и генералов по улицам Москвы, и эти чертовы русские, которых они так ненавидели — протягивали им хлеб и теплую одежду. Глядя на них — он, ни у одного человека, не видел в глазах ни злости, ни ненависти к немецким пленным. Это на столько поразило его, что по прошествии стольких лет — он бывший солдат Вермахта, готов был ползти на коленях до самой Москвы, чтобы искупить свою вину за то, что они творили под гипнозом своего фюрера, и пропагандой Геббельса! Иногда он по ночам рыдал как ребенок, вспоминая войну, и ту русскую женщину с ребенком на руках, котораяделилась последним куском хлеба, с бывшим и страшным врагом.
Никогда, не один Нюренбергский процесс, ни один всемирный суд и суд Господний, не мог, причинить столько боли расскаиванияи душевных страданий и стыда, сколько испытал он на улицах русской столицы. Долгие годы плена, проведенные в лагере, он вспоминал слова своего погибшего командира, который еще за два года до окончания войны, предсказывал её финал и будущее Германии.
Теперь, когда за спиной, осталась самая жестокая и кровавая война в истории человечества, когда постоянное чувство вины преследует, напоминая о том, что ты тоже причастен к этому вселенскому горю. Вот тогда и приходит час раскачивания за грехи. Грехи не только свои, но и тех, кто в окопах не сидел, и не кормил вшей. Кто не делился с врагом хлебом — прячась в одной воронке, от артиллерийского обстрела.
