Он протяжно свистнул.
— Приличное расстояние! Между этими двумя островами несколько сотен километров побережья, не считая малых островков. В сумме эта трасса, видимо, насчитывает несколько тысяч километров. Сколько вы отводите для этого времени? Месяц?
— Десять часов. До захода солнца. Мы сразу можем отбросить все заселенные места, все места, где возможен лов рыбы, а также все районы регулярных морских рейсов. Это меняет ситуацию?
— Еще бы! А что вы, собственно, ищите?
— Я уже говорил — укрытый катер.
— О’кэй, это ваше дело. Откуда начнем?
— Летим на восток до побережья, потом километров тридцать на север, чтобы оказаться в тридцати километрах южнее места старта. Затем обследуем пролив Торбэй, а также острова на запад и север от Торбэя.
— Через пролив Торбэй проходит путь регулярного пассажирского рейса.
— Верно, но эти пассажирские суда ходят только два раза в неделю. Мы же отбрасываем только те пути, по которым суда ходят ежедневно.
— О’кэй, пристегните ремень и наденьте шлем с наушниками. Нас порядочно потрясет. Вы, надеюсь, не страдаете морской болезнью?
— Отнюдь. А зачем наушники?
В жизни мне не приходилось видеть такого головного убора, а тем более таких наушников. Десяти сантиметров в ширину, не меньше трех толщиной, сделанные из пористой резины. Миленький микрофон на стальной пружине был прикреплен к шлему так, что находился прямо у губ.
— Они защищают уши, — ответил лейтенант. — Ваши барабанные перепонки вполне могут не выдержать гула мотора, и тогда вы оглохнете по крайней мере на неделю. Чтобы было понятно, вообразите себя в стальном барабане, по которому бьет дюжина пневматических молотов. Приблизительно такое начнется, как только мы полетим.
И действительно, гул был именно таким, как он обещал. Даже в шлеме с наушниками я чувствовал себя, как в этом его барабане, и казалось, что они совсем не смягчают звук. Рев проникал в каждый уголочек моего мозга через все кости лица и черепа. Зачем эти наушники? Но стоило только чуть-чуть отвести от уха наушник, чтобы понять, что именно имел в виду лейтенант, говоря о лопнувших барабанных перепонках. Он не шутил, и даже с наушниками через несколько часов полета я чувствовал, что у меня лопается голова. Время от времени я поглядывал на темное, вытянутое лицо молодого валлийца, сидящего рядом со мной. Он спокойно сносил этот грохот в течение многих лет. На меня же пришлось бы уже через неделю надевать смирительную рубашку. Подбадривало меня только сознание, что мне не придется пробыть на борту этого вертолета неделю. Всего восемь часов. Впрочем, они и так показались мне длиною в год.
