— Пусть будет сорок восемь. Но потом вы возвращаетесь в Лондон. Обещаете?
— Обещаю.
— И кстати, Каролина…
— Да, сэр?
— Я не чувствую себя оскорбленным вашим тоном. Не будем больше к этому возвращаться.
— Прошу простить меня, сэр.
— Сорок восемь часов. Прошу докладывать мне ежедневно, в полдень… в полночь.
В наушниках раздался щелчок — дядюшка Артур отключился.
Когда я вышел на палубу, уже начинался рассвет. Холодная тяжелая мгла легла на поверхности взбудораженного моря. «Файркрэст» медленно поворачивался, танцуя около натянутой якорной цепи, скрежетавшей при резких толчках. Я с беспокойством задавал себе вопрос, как долго выдержит канат, которым я привязал к цепи все свое снаряжение для прогулок.
Ханслет прятался от ветра за кормовой каютой. Заметив меня, он спросил:
— Что вы об этом думаете? — и показал на «Шангри-Ла», которая во всем своем блеске танцевала то сзади нас, то сбоку. На ее мостике был виден свет.
— Кому-то не спится, — ответил я. — Может, капитан хочет проверить, хорошо ли закреплен якорь. А может, наши приятели отлаживают радиопередатчик яхты ломами? Или просто свет горит там всю ночь.
— Нет, свет зажегся десять минут назад. О, погас. Любопытно… Ну, как пошло дело с дядюшкой Артуром?
— Неплохо. Сначала он выбросил меня с работы, но потом изменил решение и дал нам время — сорок восемь часов.
— Сорок восемь часов? А что вы собираетесь сделать за столь короткое время?
— Это известно одному Богу. Прежде всего я хочу выспаться. — И вам советую сделать то же самое. В любом случае сейчас уже слишком светло для неожиданных визитов к нам.
Идя рядом со мной по мостику, Ханслет неожиданно спросил:
— А что вы думаете о Макдональде-младшем? Мне кажется…
— Что же вам кажется?
— Уж больно он был подавлен. Похоже, на его плечах лежит слишком тяжкий для его возраста груз.
— Может быть, он просто не любит, когда его вытаскивают из постели посреди ночи. А может, у него какие-нибудь сложности интимного свойства. И если это так, то должен вам признаться, что меня они совершенно не интересуют. Спокойной ночи.
Мне следовало обратить больше внимания на слова Ханслета. Ради него самого.
Вторник: от 10 ч. утра — до 10 ч. вечера
Я весьма нуждаюсь в покое и сне, как, впрочем, и все люди. Проспав часиков десять, даже, на крайний случай, восемь, я вошел бы в норму. Конечно, в таких обстоятельствах не следовало надеяться на возвращение оптимизма, но наверняка я был бы способен нормально двигаться, разумно мыслить, предвидеть результаты своих поступков и быть готовым их. совершать. Увы, мне не были даны эти десять часов. Я был разбужен ровно через три часа после того, как заснул. Возможно, разбужен не до конца, но надо было быть глухим как пень или находиться под воздействием наркотиков, чтобы спать при том шуме и грохоте, который раздавался едва ли в двадцати сантиметрах от моего уха.
