— Куда-то девалась моя зажигалка, — огорченно сказал Вуд. — На прошлой неделе брал интервью у одного дипломата, оставили обедать, развлекся немного, там, должно, и потерял. Я за нее выложил двадцать долларов в Гонконге. А может, и мой слуга украл, да не признается.
Ник не слушал пустую его болтовню, наслаждаясь сигарой.
— Сладко, — блаженно произнес Ник, — давно сигар не надкушивал.
— Так что скажешь?
— Насчет экспедиции? Что-нибудь скажу.
— Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх того, то от лукавого, как поучал Христос, — натянуто рассмеялся Вуд.
— Я все думаю про того беднягу… — молвил Ник, — и не скажу, чтобы очень нравилось…
— Впервые слышу, чтобы кому-то не нравились восемь тысяч и билет до веселого порта, где можно с полным брюхом сидеть на террасе уютного домика, обнимать девочку и любоваться морем, в которое уплывает наемный легион самоубийц.
— Опять? — вспыхнул Ник Матье.
— Извини, сынок, очень уж запали в голову былые приключения капрала из второго батальона в Эль-Маццоне. Недавно о них прослышал. По большому секрету.
— Номер в "Массауа", вы сказали?
— У тебя хорошая память. — Вуд вручил Нику несколько банкнот, взял расписку. — Капля за благоразумие. Море надо заработать. Сделай себя элегантным и валяйся в пансионе до завтрашнего полудня.
— У меня деликатный вопрос, — сказал Ник, — вы кого-нибудь любите всерьез?
Вуд интуитивно почувствовал, что это не шутка, и ответил:
— Женщину, которая меня родила. А что?
— Поклянитесь ею, что не приложили руку к гибели того мастера.
— А… понимаю. Клянусь. Послушай, не бери в голову таких мыслей обо мне. Прямо мороз по коже… Похож я на убийцу?
— Пожалуй, нет, — не сразу сказал Ник, — что угодно, но это, пожалуй, нет.
Ник встал и ушел, покачиваясь как прут на ветру.
Хриплый тотчас же шагнул к Вуду со словами:
— Хозяин, мне полагается пара монет за испорченный зуб.
— Твою рожу трудно испортить. Молись, что выжил. Говорят, этот строптивый малый двумя ударами на полгода уложил в госпиталь задиру Янсена, братца Магды-Луизы, когда тот имел неосторожность зацепить его. — Вуд обернулся к бармену: — Эй, мы уходим! Включай свою шарманку, пусть ребята прибегут и повеселятся!
Папаша Гикуйю поскреб курчавую голову, одернул жилет и робко, боком, волоча ноги, точно на них были свинцовые водолазные калоши, приблизился к журналисту, откашлялся, заинтересовавшись трещиной на стене, и молвил:
— Давно собираюсь просить вас, бвана… в былые времена вы проявили милосердие… всю жизнь с благодарностью…
