— Ох, Тикшай-цёрам, да, некак, совсем стал русским батюшкой!..
За спиной стоял дядя Прошка, брат отца, низкорослый, с кудлатой бороденкой, словно не борода росла у старика, а пучки высушенного мха.
— Ты откуда явился? Не упарился в своей рясе? — смеялся дядя, и бороденка его смешно тряслась и прыгала. Тикшай хотел что-то ответить, но дядя его остановил:
— Подожди-ка, подожди-ка, отца не видел в пути? Он в Григорово поехал молоть зерно, время уже ему возвратиться.
— Я лесом шел, там прохладнее.
Старик кивнул, а Тикшай, вытирая потное лицо рукавом, добавил:
— Я его дома дождусь. У меня теперь много времени, торопиться некуда. Я, дядя, насовсем вернулся.
— Вот и хорошо, сынок! — просиял тот. — Отец обрадуется! Иди-ка в дом, а пока я твою мачеху разбужу, она, злюка, под навесом шестой сон видит.
Мачеха поздоровалась с Тикшаем равнодушно, будто рассталась с пасынком только вчера, и, протирая опухшие глаза, прошла к предпечью.
Дядя Проша расспрашивал о Новгороде. Тикшай отвечал неохотно. Устал он, очень устал. Считай, двадцать пять верст прошел пешком. По неезженой дороге, прячась. В каждом городе, в каждом селе стрельцы стоят. Спросят, откуда идешь и почему оставил монастырь — того и гляди, кнут пустят по спине. У Никона кнут из сыромятной кожи, словами только в церкви угощает. Да и другая причина есть: страна к войне готовится, враги окружают ее со всех сторон. Молодых парней и мужиков ловят и в руки им пики суют. Нет желания воевать — работай на боярина. А бояре будто клещи, последние капли крови высосут.
Мачеха налила простокваши, нарезала зеленых огурцов и хлеба. Хлеб серый, немного отдает горечью. Всё равно Тикшаю он показался слаще сладкого. От него пахло землей и теплом печи. Этот хлеб не похож на тот, каким кормили в Соловках. Тамошние калачи были без соли, будто просвиры.
Он ел не спеша, а дядя сидел рядом и плел лапти.
Лыко крутилось-вертелось, кочедык будто пел. Наконец-то увидел, что парень наполнил живот, обратился:
— Тикшай, я слышал, что речка Волхов меняет свое течение? В этот месяц, смотришь, вперед течет, потом — наоборот. А уж вода, вода — словно кровь человеческая.
Тикшай засмеялся, будто хотел показать: эка, чем удивили. Помолчал немного, сказал:
— Это, дядя, вот почему. Высохнет Ладожское озеро, куда Волхов впадает, — река поворачивает в Ильмень-озеро. Ильмень поднимется — вода вперед будет течь. И так за лето несколько раз. А красная, как кровь, вода оттого, что речка по болотам протекает. Болота ржавые, ржавая и вода.
