Слева от Розенберга простиралась пустыня, крутые холмы песка, которые начинались от далеких цветастых гор. Они шли до острого изгиба горизонта — остроконечные тени, безжизненность красного, коричневого и темно-желтого оттенков с таинственным злобным мерцанием бледного солнечного света. Здесь и там поднимались утесы, грубые от минеральных включений, стертые проходящими столетиями и ветрами до фантастических форм. Песчаная буря бушевала всего в нескольких милях отсюда, и туча пыли пролетела над камнями со свистящим шепотом, работая своей серо-зеленой кистью. Справа поднимались крутые безликие скалы, пересеченные голубыми и зелеными полосками медных руд, на которых виднелись надрезы и царапины от немилосердных ветров. Барни видел жизнь — пыльные колючие кустарники, высокие мрачные кактусы и быстрые движения крошечных прыгунов. В одном из обрывов цепочка врезанных в землю, полустертых следов вела к руинам заброшенного горного жилища — сколько им лет?
Над головой простиралось бескрайнее небо, щедрая россыпь оттенков насыщенного зеленого цвета, фиолетового, голубого, — бесконечно холодное, высокое и недоступное. Слабо мерцали звезды, а крошечное пятно Луны было еще менее заметно. Съежившееся солнце вставало в живительном окружении короны и зодиакального света; обрамленный крыльями диск божества Египта поднимался над планетой. Вблизи горизонта тонкий слой ледяных кристаллов поймал свечение и разбросал его холодными искорками. Это ветер был всему виной. Розенберг знал, что хнычущий ветер беспрерывно дует через едкие слои атмосферы, но сам не ощущал его благодаря плотному пластиглассу и радовался этой относительной изоляции.
Этот Марс был жестоким миром, страной холодных руин и всепоглощающей пустоты. Он разбивал сердца людей и высасывал жизнь из них — в нем не было тепла, Дождей, океанов, доброты; только большое колесо звезд крутилось над пустыней тысячелетиями, и дни завывали от ветра, а морозные ночи звенели и стонали. Это был унылый мир потерь и тайн, где человек ел голод и пил жажду, а потом растворялся в темноте навсегда. Люди продирались сквозь бесконечные мили, через одиночество и мягко подкрадывающийся страх, в холодном поту и судорожных вздохах, проклиная эту планету и оплакивая мертвых. Они хватались, как за соломинку, за теплоту и жизнь серых однообразных городов колонии. ВСЕ В ПОРЯДКЕ, ПОКА ТЫ ПЫТАЕШЬСЯ САМ ЗАГОВОРИТЬ С ЭТИМИ «ПЕСОЧНИКАМИ» — НО КОГДА ОНИ ЧТО-ТО ГОВОРЯТ ТЕБЕ, ТО ЛУЧШЕ СРАЗУ УХОДИТЬ.
