— Очень жаль, — посетовал Взоров.
— Я думаю, — убежденно говорил Виктор, — Дарлингтон сдвинет эту глыбу, а тогда борьба за мир станет не эпизодической резолюцией съезда БКТ[2], а общим профсоюзным требованием. Главное же — изменится политическая программа лейбористской партии. Движение за безъядерную Британию станет всеобщим. Вот увидите!
«Ну уж не знаю, увижу ли?» — подумал Взоров — спокойно, без печали.
— Простите, Федор Андреевич, вы что-то хотели мне сказать, а я увлекся.
— Очень важное ты мне сообщил, — произнес Взоров. — Нет, не рядовой это митинг, не рядовой. — Он долго молчал, потом прямо посмотрел Ветлугину в глаза. — Так вот слушай, Виктор, и не перебивай, условились? — Тот кивнул. — Со мной может случиться непоправимое. Врач, конечно, нужен, но тогда я попаду в больницу, а этого нельзя. Я постараюсь сам выпутаться. Но если вдруг… В общем, постараюсь все объяснить. Выпей коньяку, — улыбнулся он тепло, по-отечески, — а то сжался, как зайчишка перед гончей… Ну вот. Я тебе не рассказывал, что у меня с детства был неразлучный друг Митя Ситников, друг мой ситный. Мы с ним и в школе вместе учились, и в техникуме — в железнодорожном, в Коломне, а потом и в институте в Москве. Осенью сорок первого вместе в ополчение записались, хотя были на брони, но октябрь, враг у самой Москвы. Н-да… — Взоров вздохнул. — И погибнуть должны были вместе, но я выжил, а он, значит, там. — Взоров сумрачно помолчал. Продолжал глухо, устало: — После войны как-то не думали, все еще близко было, да и жить спешили… А потом забывать начали… Ну а теперь о войне вспомнили, как и помнить надо. В общем, там, где погиб Митя, недавно памятничек соорудил… Вернее, на кладбище у церкви, у деревни Изварино. Ангелина Николаевна знает… — Взоров провел ладонью по лицу, помассировал пальцами лоб. — Я напишу кое-что, очень коротко. В случае чего — передашь. Договорились?
Ветлугин кивнул. Он мял сигарету.
— Кури, не стесняйся, — сказал Взоров.
— Нет, я, пожалуй, покурю в холле, — подавленно произнес он.
— Ну, как хочешь.
Взоров достал из письменного стола гостиничную бумагу с именем отеля, адресом и номерами телефонов, уселся в деревянное кресло с подлокотниками, задумался…
Ветлугин же, сидя в низком мягком кресле в просторном притемненном холле, глядя непонимающе в приглушенный телевизор с дрыгающимися безголосыми певцами какой-то рок-группы, жадно куря сигарету за сигаретой, в подавленности думал, что действительно все может случиться. Взоров зря не станет предупреждать, а значит, если он, Виктор, не позовет врача, то, может быть, всю жизнь будет себя казнить. Но в то же время, понимал он, нельзя не подчиниться его воле — ведь это право каждого человека распорядиться собой так, как считает нужным. Более того, Взоров ему не простит, если он все-таки проявит, так сказать, инициативу… Ничего не решив, минут через десять Ветлугин вернулся в номер.
