Согласно этой гипотезе, примерно 10–12 млн. лет назад в условиях жесточайшей засухи, охватившей тропическую зону, часть крупных приматов конца третичного периода (в силу резкого сокращения площади лесов или специфической “перенаселенности” последних) была вынуждена осваивать прибрежную экологическую нишу. Начав с собирательства выброшенных на берег приливами “даров моря” — моллюсков, рыбы, водорослей и т. п., эти обезьяны со временем (в связи с ростом микропопуляций и дефицитом пищи) стали бродить по мелководью, затем заходить в воду все дальше от берега, плавать, нырять с целью добычи пищи. Так вырабатывались предпосылки прямой походки и специализации передних конечностей на поисках (дополняемые на суше обонянием; плохое, особенно в воде, зрение обезьян обусловило развитие тактильной чувствительности кончиков пальцев), ловле и разделке (с помощью острых камней и раковин) моллюсков, крабов, рыбы.
В начале четвертичного периода земноводные обезьяны (реликтовым видом которых является, по мнению Ж. Майоля, обезьяна-носач на острове Борнео), потерявшие от длительного пребывания в соленой морской воде большую часть своего густого волосяного покрова, в силу каких-то (неведомых пока!) причин вновь дифференцировались на различные виды. Часть из них “вернулась” к характерному для своих предков — млекопитающих — преимущественно сухопутному образу жизни и соответственно питания, “захватив” с собой на сушу навыки сбора моллюсков и водорослей, ловли рыбы и крабов, манипулирования прибрежными камнями и раковинами. Другие же сородичи земноводных обезьян настолько специализировались и адаптировались к жизни в море, что остались там навсегда. От прежнего пребывания на суше они “сохранили” (помимо млечных желез и дыхания с помощью легких) такие рудименты, как крупный высокоразвитый мозг и “язык” свистов (дельфины), грудное расположение млечных желез, набухание их во время лактации и потребность кормления детенышей молоком на поверхности воды (ламантины), умение подбирать на пляжах камни, вскрывать ими раковины моллюсков и разбивать панцири крабов (морская выдра). Но и у представителей популяции, что переселилась в глубь суши и дала начало человечеству, остались анатомические “следы” длительного земноводного образа жизни.
Аргументация данного феномена Ж. Майолем носит преимущественно характер сравнения психофизиологической организации “готового” человека с человекообразными приматами и дельфинами (а также с рядом других морских млекопитающих) с целью выявления черт их сходства. Эталоном для сравнения с сухопутными (главным образом с древесными) и морскими животными выступают у Ж. Майоля не тщательно исследуемые современной наукой австралопитеки, питекантропы, неандертальцы (ведь с ними пробуют сопоставлять пресловутого “снежного” реликтового гоминоида), а люди современного физического типа, Homo sapiens. Тем самым известный тезис Маркса “анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны” трактуется (без упоминания об этом тезисе) расширительно. Его эвристический (открывающий новые горизонты познания) потенциал по сути дела переносится на анатомию дельфина. Чтение отдельных фрагментов книги Ж. Майоля оставляет впечатление вольной или скорее всего невольной реанимации им идеалистически-мифологического постулата Плиния Старшего, объяснявшего ум и близость к человеку этих “аристократов моря” тем, что дельфины будто бы никогда не забывали того, что сами были когда-то людьми. Подспудно тенденция антропоморфизации дельфинов прослеживается, как уже говорилось, и в современной литературе. Дж. Лилли, например, противопоставляет дельфинам обезьян как явно низших по сравнению с ними существ, акцентируя единственный из реально фиксируемых аргументов — пятикратный разрыв в величине мозга (а не отношения объема мозга к весу тела). Американский физиолог уверен, что “дельфины — общественные животные, оказывающие помощь друг другу” [Лилли Дж. Человек и дельфин. С. 23.]. Кстати, почти то же самое определение дал нашим гипотетическим сухопутным предкам Ф. Энгельс, опиравшийся на авторитет Ч. Дарвина. Лилли допускает, что генетические траектории эволюции дельфинов “тянутся” с земли. “Считается, — резюмирует Лилли, — что они (дельфины. —
