* * *
— Значит… Значит, прежде меня должны убить, а потом вы заведете дело?
Лично мне такая постановка вопроса казалась в высшей степени дикой, а вот следователя Конюхова она, похоже, нимало не смущала. Он стоял передо мной, засунув руки в карманы пестрого пиджака, и с неподдельным интересом рассматривал носы своих запыленных башмаков. Большой тучный мужчина, он один занимал большую часть кабинета.
— Так или нет? — допытывалась я.
Следователь Конюхов почесал левое ухо, отвечать прямо ему страсть как не хотелось:
— Ну-у… почти. Пока нет состава преступления, мы здесь бессильны.
— А… а состав преступления — эт-то мой труп? — Я стала заикаться, такое со мной случается от волнения.
— Не обязательно, — утешил меня следователь, — достаточно покушения, угроз…
— А то, о чем я вам рассказала, по-вашему, не угроза?
— Ну, в общем-то… — он все еще не сводил взгляда со своих ботинок. — Ваша история выглядит как-то… гм-гм… невнятно. Разговор, подслушанный во время обморока… А вы уверены, что вам не померещилось? Обморочные состояния, они, знаете ли…
— Это все, что вы можете мне сказать? — Мои измученные ночными сомнениями мозги отказывались воспринимать речи следователя Конюхова. Мне все еще казалось, что он чего-то не понял и мне стоит повторить свой рассказ, заострив внимание на деталях.
— К сожалению, — развел он руками, — к моему большому сожалению.
У меня мелькнула шальная мысль, что стоит только закричать, потребовать, может, даже стукнуть кулаком по столу, да, стукнуть изо всех сил, чтобы бумаги посыпались на пол, и тогда следователь Конюхов очнется от своего бюрократического сна и пошлет подальше должностные инструкции и директивы.
В этот момент дверь распахнулась, и в комнату просунулась взлохмаченная голова, объявившая зычным голосом:
— На Гончарной труп, семнадцать ножевых ранений…
Следователь Конюхов уставился на меня с укором во взоре, так, словно я должна была испытывать угрызения совести оттого, что до сих пор жива.
— Извините, я тороплюсь, — кинул он мне на ходу вместо прощания и уже у двери обернулся, посмотрел сквозь меня на своего напарника — парня лет двадцати пяти, в течение всего нашего разговора меланхолично попивавшего чай из надтреснутой чашки с изображением молодца в косоворотке и надписью: «Строен телом, а хорош ли делом?», и поторопил его: — И ты собирайся, тоже поедешь.
Все. Аудиенция окончена.
Парень поставил чашку на подоконник, вздохнул и бросил в мою сторону короткий смущенный взгляд, за который я уцепилась, как утопающий за соломинку.
