— Товарищ старший лейтенант… — попросил фельдшер, показывая на шприц, который держал в руках. — Помрёт ведь…
— Что жалостливый?! Жалостливый?! Вашу — у-у… Машу — у-у! — Берзалов поймал себя на том, что не верит даже самому себе, что стал заводиться по малейшему поводу — оттого, что всё понимаешь, но ничего не можешь сделать, словно попал в порочный круг страха. Нервы ни к чёрту, выжить, видать, хочу, трушу, а ещё с Варей не дали пообщаться… архаровцы… страна… идиотская война без конца и края… — Ладно, делай свой укол, — сказал он, — и тащите его в госпиталь. Да… охрану выделить, а то удерёт ведь. Слышишь, Гаврилов?..
— Зачем охрану? — удивился фельдшер. — Он еле дышит.
— Выделить, и всё! — приказал Берзалов, который не любил неожиданностей. — Если что, поможет тащить.
— Есть выделить, — равнодушно отозвался прапорщик, даже не повернув головы. — Жуков!
— Я! — поднял голову боец из соседней ячейки, который вообще, похоже, спал, потому что стал отчаянно зевать и тереть глаза.
Ох, наведу я порядок! — подумал Роман, ох, наведу! Боец этот был славен тем, что имел большой чуб и был похож, как близнец, на поэта Есенина. «Ты не родственник?» — часто спрашивали у него.
— Пойдёшь с санитарами!
— Есть! — радостно отозвался боец, похожий на Есенина.
— Да смотри мне там!.. Знаю я тебя, дурилка картонная!
— Есть смотреть, — ещё радостней отозвался боец, потому что не надо было торчать в окопе, а можно было с толком и культурно провести время в городе, может даже, в кино забежать, если девки в канаву не утащат.
Чёрта — с два, подумал Берзалов, напьётся, скотина! Но приказа не отменил. Всех подозревать — себе дороже, глаз и нервов не хватит.
— А можно мне тоже, товарищ прапорщик?.. — в наглую попросился боец с мелкими гнилыми зубами, которого звали Петр Морозов.
От подобной дерзости Берзалов только заскрипел зубами. Распустил Гаврилов отделение! Распустил! Сейчас отправлю всех на «губу»!
— Нельзя, — как показалось Берзалову, с сожалением ответил Гаврилов, а то бы отпустил и Морозова, на лице которого лежала печать лихого человека, и должно быть, из‑за этого, а ещё из‑за рискованности в характере Гаврилов чаще других брал его с собой.
Прапорщик Гаврилов сидел по — турецки на бруствере среди лопухов, глядел на луга за рекой, откуда они притащили пленных, и, казалось, не участвовал в допросе из‑за того, что всё — всё понимал. А ведь первые минуты — это те самые первые минуты, когда любой расколется, даже будь он из гранита. Этот не раскололся. Значит, готов был к подобному повороту событий. Из своих, из армейцев. Кому же он служит, если молчит, как партизан? Должно быть, на крепком крючке, раз такой упёртый. Не пытать же в самом деле? — ломал голову Берзалов. Хрен с ним, не нашего ума дело. В штабе есть кому допросить. Там костоломы найдутся подурнее наших архаровцев.
