— Где жили? — не понял Гаврилов.
— В Липецке… — совсем раскис Кец.
— Стало быть, он твой друг?
— Ага…
— Ты воду‑то не разводи, — приободрил его Берзалов. — Скажи по сути.
— А чего говорить? — взглянул на них Кец так, что они все поняли, хлебнул парнишка, так хлебнул, что им, воякам со стажем и при званиях такого не видать до конца дней своих. — Ушёл… — на лице Кеца заходили желваки, — он в этот самый коридор…
У Берзалова от этих слов что‑то щёлкнуло в голове. «Вашу — у-у Машу — у-у!..» — он едва не выругался. И ему стало стыдно: вроде как пришли к единому мнению, а теперь снова здорово, наша песня хороша, начинай сначала. Он даже снова стал злиться, прежде всего, на самого себя, за ту самонадеянную глупость которую нёс перед бойцам и перед прапорщиком Гавриловым. Красовался павлином, ходил гоголем. Дурак дураком, летеха несчастный! А правда, она совсем иная, очевидная и лежит на поверхности.
— В какой коридор?! — невольно воскликнул он, чтобы скрыть замешательство, он даже украдкой взглянул на собеседников, проверяя их реакцию, но вроде никто из них не обратил внимания, что он покраснел и оконфузился. Мало того, Архипов многозначительно с ним переглянулся и покачал головой. Вот это да! — кажется, подумал он. Значит, глаза нас не обманули. Значит, мы действительно видели этот самый коридор, то бишь квантор, и баста! Значит, мы правы!!!
— Я ему говорил, не ходи… — у Кеца на лице заходили желваки. Он снова переживал случившееся. — А он… хочу, и всё! Хотя бы одним глазом глянуть, что там такое. Интересно ведь…
— Ну и что?.. — жалостливо и с придыханием спросил Юпитин и поморщился так болезненно, что стало ясно: если бы не война, не глубокая разведка и не очерствевшие души, он бы пошёл и нашёл бы друга Кеца, лишь бы Кец был счастлив. А уж какие там функции и производные от них, в жизни не имеет никакого значения, потому что жизнь — это не высшая математика.
— Ушёл… Ванька… — Кец степенно, как столетний дед, не глядя ни на кого, взял с пенька хлеб и снова принялся есть.
Сэр голодными глазами следил за каждым его движением. У него, как у собаки Павлова, слюни текли аж до самой земли.
Берзалова поразила взрослая реакция ребёнка, которая не всякому мужику свойственна — обречённость перед таким великим понятием, как жизнь, со всей её жестокостью и непредсказуемостью. Маленький, а понимает, подумал он с благодарностью. Я так не смогу. Я всё ещё фантазирую и витаю в облаках. Варю вот вспоминаю каждый день. Ему захотелось отойти в сторону, повыть на луну или сунуть голову в радиоактивную лужу, встряхнуться и дать себе слово быть твердым, всепонимающим и целеустремленным, как полёт пули.
