— Малышка все еще спит?
— Да, но мне не по себе: не пришла мадам Драпье, должно быть, у нее срочное дело…
И тут Лейла услышала ошеломившее ее предложение, значение которого не сразу до нее дошло.
— Ну что ж, — заявил Жан-Пьер Фушеру, — можете уходить. Я останусь за няньку. Инспектор Джемани, встретимся у продавца книг в 18 часов.
Оторопев, Жизель попыталась отговорить его, но он поторопился добавить:
— Согласитесь, мадемуазель Дамбер, что после вас я единственный, кто справится с этой задачей.
Побежденная, она сдалась.
Лейлу вдруг озарило, и она не смогла подавить вспыхнувшую мысль об измене. Мадлен, испытывая смутное беспокойство от возникшей глухой напряженности, которую ощутила, поторопилась выйти, уведя с собой Жизель.
Мужчина остался наедине со своими мыслями.
Пятница, 13-е
Мадлен и Жизель вскоре преодолели крутой подъем на окраине городка, сокращая путь по старой улице Оспис. Когда они проходили мимо ворот, над которыми нависала каморка, где Колетт спала, будучи ребенком, у Жизель Дамбер появилось ощущение, что за ней следят внимательные глаза писательницы.
— Подумать только! — воскликнула Мадлен, показывая на розовый портретный барельеф на сером фасаде дома. Она даже не смогла выйти из машины в день открытия. Это красноречиво свидетельствует о невозможности возвращения в родные края.
Жизель неожиданно пришла в голову мысль об обезоруживающей простоте фразы, выгравированной на пластинке: «Здесь родилась Колетт». В этих нескольких словах заключалась формула наиболее активного фермента ее творчества. Изгнание.
— You can’t go again[5], — тихо проговорила она.
— Простите? — не поняла Мадлен.
— Название одного американского романа, — тотчас объяснила Жизель. — Я не отдавала себе в этом отчета, но к нашей культуре я отношусь как изгнанница.
— Вы давно живете за границей? — поинтересовалась Мадлен.
— Почти пять лет. Анжела там родилась.
— Тогда она маленькая американочка?
— Ее родители — французы, — уточнила Жизель, охваченная непонятной тоской.
А кем будет ее дочь? Она пошла быстрее, пытаясь избавиться от других вопросов.
Молча они свернули направо в конце улицы и вошли во двор замка. Миновав службы и пройдя мимо музея, очутились перед бывшими конюшнями, в которых проходил семинар. Их остановило необычное оживление, превратившее в цирк мирный городок. Тик де Глориан, довольный тем, что к нему перешли обязанности Ришело, явно не поскупился. Этот новичок намеревался преподать урок старейшинам города. Он не только созвал местных журналистов, но и привлек присутствующих представителей парижской прессы. Возвышаясь на подиуме перед лесом микрофонов и камер, он словно объявлял очередной номер. Перевозбужденный, небрежно одетый, в клетчатой рубашке, с редкими и сальными волосами, он заливался соловьем:
