«Ах, время, время почувствовать, что просвещение без чистой нравственности и утончение ума без направления сердца есть злейшая язва, истребляющая благоденствие не единых семейств, но и целых наций… Для преподавания уроков в… добродетелях не нужно назначать известных часов… только бы юное сердце раскрылось к восприятию семян мудрости и добродетели… Но что оне, если религия не запечатлеет их… Не фанатизм, не суеверие и мрачную лже-святость должно внушать… но благоговение, сыновнюю преданность и чистейшую веру к Зиждителю миров».
Как нетрудно заметить уже и в этой речи директора пансиона, московское образование одушевлял не модный еще недавно скептицизм французских энциклопедистов, а мистицизм, в частности теософские учения западных мистиков. Говоря прямо, и в самом направлении образования, и в терминологии его деятелей без труда можно угадать следы того учения, что было в ту пору (вместе с религией и при главной опоре на религию) единственной школой этики в России. Мой просвещенный читатель догадался уже, наверное, что речь идет о русском масонстве (франкмасонстве). Конечно же, и руководители Московского университета, включая и директора его Ивана Петровича Тургенева, и многие преподаватели и кураторы, и сам директор пансиона А. Прокопович-Антонский, и патриарх-поэт Херасков — все они были чистой воды масоны. Что же до игравшего такую видную роль в жизни пансиона литературного Собрания, то оно выросло из Собрания университетских питомцев, учрежденного некогда другом Новикова профессором Шварцем. Этот профессор-масон делил познания на любопытные, приятные и полезные. По Шварцу, познание полезное научает истинной любви, любопытное питает разум, но не является необходимым для будущего блаженства. В общем, роль чисто научных познаний вовсе не стояла в его иерархии знаний на первом месте. На первом месте стояли науки нравственные. Литература и гуманитарные науки приходили на помощь этому нравственному воспитанию, и литературное общество, называемое Собранием воспитанников Университетского Благородного пансиона, играло в жизни пансиона роль поистине исключительную. Раз, а то и два в неделю происходили его долгие, четырехчасовые, заседания, на которые запросто приезжали видные московские литераторы — и Карамзин, и Дмитриев, и другие. Чуть не с первых месяцев пребывания в пансионе четырнадцатилетний Васенька Жуковский почувствовал себя здесь в родной стихии, и вскоре уже читал он в этом высоком собрании юнцов и юных душой старцев свою оду «Благоденствие России, устрояемое великим ее самодержцем Павлом Первым»:
