— Гражданство у нее по-прежнему российское? — уточнил Алимов.
— А как же! Только российское, хотя я уговаривал ее взять второе. Не корысти ради, а потому, что с нашим гражданством связано множество ограничений в передвижениях. Это неудобно.
— А она?
— Вежливо выслушала и поступила, как сочла нужным. Это ее обычный метод — не спорить, но поступать по-своему.
— Она настолько упряма? — удивился Алимов.
Дубов пожал плечами.
— Да нет… Обычно Ира довольно практична. Она, кстати, отлично разбирается в бухгалтерии. Своего первого директора поймала на какой-то махинации и с треском уволила. Скандал был на весь оперный мир, теперь бедняга где-то билеты распространяет. Они тогда с Мирой пожениться собирались. Нужно было и от нее избавиться, но Ира то ли смалодушничала, то ли не придала значения. В общем, нажила себе еще одного «заклятого друга».
Он безнадежно махнул рукой.
— Мира? — переспросил Алимов. — Я думал, что они с Ириной Витальевной близкие люди, все-таки двадцать лет вместе.
— Поверьте, ненависть связывает людей гораздо крепче любви, — убедительно сказал Дубов. — Дело не только в мужчинах. Две женщины в замкнутом пространстве оперного мира — это еще хуже, чем две бабы на кухне. Мира двадцать лет была тенью солнечного диска. А она — натура сложная, самолюбивая. Там такие скорпионы водятся, — Дубов постучал пальцем по голове, — представить страшно! Просто так человеку в термос смертельную дозу отравы не подсыпают!
— Вы думаете, это сделала Мира?
— Да ничего я не думаю! — отрезал Дубов. — Дискомфортно мне среди этих людей. Пятнадцать лет за кулисами кручусь, а «своим» так и не стал. Скрытность, условности, никогда не поймешь, где друг, а где враг… — Дубов широко развел руками. — Театр! Там не принято жить настоящими чувствами — только их отражением. Театр — это место, где никогда не наступает полночь. Наряд Золушки не становится лохмотьями, карета не превращается в тыкву, а кучер в крысу. Карнавал продолжается вечно!
— Разве это плохо?
— То, что у барышни осталось платье, в котором не стыдно показаться принцу? — договорил Дубов. — Нарядное платье — это хорошо, вот только оно… ненастоящее. Вас это не смущает? Смотришь на человека и не знаешь, настоящее лицо или маска, бальное платье или рваная дерюга… В ложу номер тринадцать Гранд Опера до сих пор не продают билеты, чтобы не сердить призрака. Есть во всем этом что-то болезненное, ненастоящее. Для меня. — Дубов уперся пальцем в грудь. — Не верю я, что нарисованные деревья — дубовая роща. А для Иры все это, — он обвел руками вокруг себя, — мучительная прелюдия к реальной жизни. Общение с реальными людьми, в том числе и со мной, она воспринимает как неизбежное зло. То есть я так думаю, — поправился он. — Ира меня доверительной беседой не удостаивала.
