11 Освобождение
Пятнадцатого февраля на улицу вышли жители Бенгази. Женщины. По большей части женщины. Матери, сестры, жены политзаключенных, убитых в 1996 году в тюрьме Абу Салим, протестовали против неожиданного заключения под стражу их адвоката. Эта новость всех ошеломила, хотя я знала, что в Триполи многие люди готовились выйти на протест двумя днями позже, 17 февраля, в день, объявленный «днем гнева». Это завораживающее зрелище — смотреть, как усиливается накал раздражения и возмущения народа. Я не представляла себе, во что это может вылиться, мне казалось, что Муаммар Каддафи был вечным, не поддающимся смещению. Но я с удивлением замечала, как возрастают протесты против него. Насмешки, сарказм. Люди по-прежнему его боялись, отдавая себе отчет в том, что он имел право на жизнь и смерть любого ливийца. Но этот страх был смешан с презрением и ненавистью. И жители Триполи выражали это более открыто.
Шестнадцатого числа, вероятно, под влиянием зарождающейся революции, я покинула дом. Это была моя личная революция. Меня считают шлюхой? Ладно. Я подолью воды на их мельницу. Я оставила семью и ушла к парню, это не просто немыслимый поступок, но незаконный в Ливии, где любая сексуальная связь вне брака строго запрещена. Но что я должна была делать с законом после того как меня много раз изнасиловал тот, кто сам должен воплощать закон? Меня посмеют осудить за то, что я хочу жить с мужчиной, которого люблю, тогда как глава Ливии похитил меня и насиловал на протяжении многих лет?
Мы с Хишамом устроились в небольшом загородном доме, который он построил сам в Энзара, пригороде Триполи. Он работал на одного рыбака и нырял за осьминогами. Я ждала его дома и готовила еду. Я не требовала чего-то большего. Я хотела бы присутствовать на великом восстании 17 февраля, но это было невозможно. Оно проходило слишком далеко; тогда я прилипла к телевизору, по которому Аль-Джазира[9] вела прямую трансляцию мятежа. Я дрожала! Какое движение! Какая смелость! Ливийцы подняли восстание. Наконец-то Ливия проснулась! Я удалила из памяти мобильного все номера Баб-аль-Азизии. Отныне у них были другие заботы, им некогда стало разыскивать меня.
Используя свои связи с трибуналом в Триполи, Хишам похлопотал, чтобы нас тайно расписали. Праздника не было, мы не сообщали родителям: в любом случае, они все равно не дали бы своего согласия. Но это временно меня успокоило, хотя позже я обнаружила, что документ не имел никакой юридической силы.
