Ночь провожу в вагоне. Мне приносят постельное бельё, тёплое одеяло, подушку. Сплю так крепко, что просыпаю всё на свете - и восход солнца, и главные остановки, и чуть ли не Москву.
Когда я приехала (в конце марта), кое-где в переулках ешё лежал снег, люди ходили в меховых шапках и шубах, была ещё почти что зима и уже почти что весна. В течение первых дней я кажется только и делала, что бегала по улицам и смотрела, смотрела, смотрела, никак не могла наглядеться, да и не нагляделась и по сей день. Каталась в метро, в троллейбусах и автобусах, в трамваях и такси, глядела из окон, глядела в окна, покупала сегодняшнюю «Правду» и сегодняшние «Известия», забегала в магазины, прислушивалась к русской речи, приглядывалась к русским лицам.
Что же меня больше всего поразило в сегодняшней Москве? Мне трудно сказать! Всё.
Вот я иду по Красной площади, которую помню с детских лет, которую столько раз видела в актюалите* парижских кинематографов. Живая я, на живой Красной площади!
Кремль. — На кремлёвских башнях — золотые звёзды. Бьют часы. Направо, у кремлёвской стены - мавзолей Ленина. Каждый день бесконечные толпы народа терпеливо, в полном молчании стоят у входа, ожидая своей очереди войти и поклониться вождю.
На Ленинском музее - огромный, во всю вышину здания, в нечеловеческий рост - портрет Пушкина. (Я ешё застала пушкинские дни.)
А как здесь знают и любят Пушкина! Еду в трамвае - на площадке две маленькие девочки - одна другой, захлебываясь от восторга рассказывает «Руслана и Людмилу», наполовину своими, наполовину пушкинскими словами. В книжных магазинах издания Пушкина-
нарасхват. Покупают и рабочие, и колхозники, мне кажется, нет во всей стране человека, который не знал бы имени поэта. Любовь к Пушкину — массовое явление. Любят все — от мала до велика — неисчерпаемой, как сам Пушкин, — любовью.
О чём говорят люди? Какие разговоры слышны на улицах, в автобусах, в метро? Говорят о работе, об ученьи, о прочитанной книге, об увиденном спектакле. Ибо учатся, работают, читают и ходят в театр решительно все. Сколько раз, услышав какое-нибудь меткое замечание, какой-нибудь оживлённый спор, я оборачивалась, желая посмотреть на лица собеседников, и удивлялась кажущемуся несоответствию между обликом людей и темами, затрагиваемыми ими. Да и правда, я не привыкла, чтобы рабочие в столовых, едущие с работы или на работу, разбирали Шекспира, игру актёров, режиссёрский замысел; чтобы колхозницы толковали о последней прочитанной книге, чтобы домработницы рассказывали об успехах и трудностях учёбы. «А у нас в цехе»... «А у нас, в Маруськиной бригаде»... «Ты читал?». «Ты видел?». «В пятой школе»... «Работаем по-стахановски»... «Авот Маяковский сказал»... «Учусь на отлично, вот только математика»... «Много Шуму из Ничего» идёт у Вахтангова, пойдём в выходной»... «Подтянуться надо, все отвечаем»...
