Мальчики, ухмыляясь, старались успеть увидеть как можно больше, однако он, грозя своей бамбуковой тростью, держал их на расстоянии. Дым тянулся к дому соседей и заполнял их двор, но тут уж ничего нельзя было поделать. Впрочем, соседи уже давно не решались предъявлять ему даже малейшие претензии.
Они его слишком сильно боялись.
Старик в течение двух часов стоял перед костром, дожидаясь, когда все полностью сгорит, и ворошил пепел тростью, чтобы оживить огонь и заставить его сожрать абсолютно все. Затем неуверенной походкой человека, который плохо видит, он вернулся в дом и молча уселся в свое кресло.
Марианна прошептала мне на ухо:
— Он сжигает свои штучки. Видимо, чувствует, что скоро умрет.
— Ты с ума сошла! Ему нельзя умирать. Что будет с нами без него?
Во второй половине дня я снова приехала в больницу — привезла ему пижаму. Мы с Марианной отправились туда на грузовичке, ничего не ответив Старушке, поинтересовавшейся, куда это мы собираемся. По дороге мы разговаривали о всякой ерунде, однако, въехав в город, сразу же замолчали, и у меня в животе снова появилась тяжесть.
Я припарковала грузовичок на стоянке и спросила Марианну:
— Ты пойдешь со мной?
— Конечно, нет.
— Пошли, мне не хочется идти туда одной… Пожалуйста!
Марианна, как обычно, что-то сердито проворчала, но все же вылезла из кабины. Это меня немного успокоило, и ощущение тяжести в животе слегка ослабло.
— Предупреждаю, что, если он начнет на меня орать, я тут же уйду. А вообще я лучше провожу тебя только до двери и останусь в коридоре.
— Хорошо. Как бы там ни было, мы ничем не рискуем — он ведь привязан.
Когда мы подошли к палате, ее дверь была открыта и внутри находились люди. Я зашла туда и посмотрела на Старика.
Он был полностью, с головой, закутан в простынь — из нее торчали только его голые ступни. На левой не было пальцев: их ампутировали два года назад. Медсестры наводили в палате порядок, выносили оттуда всю аппаратуру и отсоединяли ремни, свисавшие с кровати.
Я стояла, ничего не говоря и не понимая, что здесь происходит. У меня мелькнула мысль, что его, наверное, сейчас повезут на операцию.
Ко мне подошел врач. Он посмотрел на меня мрачным взглядом и, нервно теребя резиновую трубку своего стетоскопа, спросил:
— Вы его родственница?
Я пробормотала что-то нечленораздельное.
— Да, это ее отец, — ответила за меня Марианна.
Я едва удержалась от того, чтобы добавить: «А еще он — отец моих детей!»
— Ваш отец умер этой ночью от эмболии легочной артерии. Я сожалею, но мы не смогли ничего сделать. Он был по-настоящему серьезно болен.
