Дальше начинается подлинная дьяволиада. Технический прогресс берет на себя функции Крысолова. Наигрывая на дудочке, он скликает к себе авторов и вто же самое время готовит им честный гроб, одаривая невиданными свободами их читателей. В нашем случае это приобрело зримые формы, когда общество шагнуло в свободу слова и у авторов появилась возможность издаваться за свой счет. Пиши стихи, не спрашивай разрешения у Бенкендорфа, оплачивай тиражи, пусть наборщики посмеются, как смеялись наборщики Гоголя. Это карикатурный случай. Но когда речь идет об отмене внутренней цензуры, о замене содержания техническими возможностями, это выглядит уже как драма письма.
Говоря о технических возможностях людей письма, я имею в виду и словесные технологии, которые возникли и осознались как таковые именно под сенью фиксации слова. Первой такой технологией была античная риторика, за которой, конечно, не могла угнаться никакая школа устной передачи текста. Но, помимо собственно риторических сочинений, на развитие словесной техники влияла и грамматика (в древнем понимании слова – комментирование текстов), и вообще любая записанная рефлексия над словом.
На рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, когда внутренняя религиозная цензура у большинства авторов уже рухнула, а словесные и издательские технологии подкопили свою мощь, каждый школяр получил возможность стилизовать свои сочинения под библейские тексты и возможностью этой тут же воспользовался. Однако границу этих свобод установил сам читатель. Установил и для бездарных графоманов, и для таких талантливых сочинителей вероучений, как Фридрих Ницше. Каждому по делам его.
3. Люди Интернета
Компьютер довершил процесс освобождения читателя. Последний намек на авторскую волю, провозглашенную священной у людей позднего письма, умер в недрах гипертекста. Люди Интернета делают с текстом все, что хотят. Идея гипертекста, то есть возможности «плавать» по массиву текстов, двигаясь по ключевым словам от отсылки к отсылке, родилась в голове человека, который должен был обрабатывать прессу для президента США, и первоначально не была связана с компьютером. В ней нашла завершение идея нелинейности текста, разбуженная широким газетным листом сего шрифтовыми выделениями. С этого момента читатель поселяется в тексте, как короед в обшивке корабля. А ведь когда-то гордые и взволнованные поднимались и мы по сходням, становились рядом с капитаном и слушали про проплывающие мимо острова. Куды! Зачем нам капитан и его карта? Зачем нам автор с лирическими его отступлениями? Выхватим, что хотим, и сжуем. Забавно, что такое движение по тексту называется словом «навигация». У писателя своя навигация, у читателя своя.
