— Милая Офелия, я с радостью обращусь к тебе за рекомендациями, если в том возникнет необходимость. А пока мне бы очень хотелось насадить тебя на член и смыть с твоих восхитительных грудей всю эту липкую сладость. И я предпочитаю не обсуждать других любовниц, когда мы вместе. На мой взгляд, это охлаждает пыл.
Его пыл вовсе не казался мне охлажденным, но вместо того чтобы спорить, я поспешила забраться к нему в лохань.
Он не «насадил» меня сразу, несмотря на высказанное пожелание. Сначала он заботливо намылил мне кожу, начиная с пальцев на ногах и заканчивая головой, и смыл весь мед, ягоды и… я не забыла упомянуть шоколад? Когда настал черед головы, он усадил меня между своими широко разведенными бедрами и, запрокинув ее назад, стал поливать теплой водой. Похоже, ему нравилось, как мои волосы струились по спине. А мне нравилось, как его большие руки нежно гладили их, массируя и расчесывая пальцами, но не дергая.
Чувствуя себя обожаемой и холеной, я взяла мыло и проделала то же самое с ним. Я касалась его всюду, и разглаживание пены по каждому дюйму его тела подогрело во мне нечто большее, чем страсть. Мне понравилось заботиться о нем. Понравилось ощущение, что я имею на это право, пусть даже лишь на время.
Когда вода остыла, он без лишних слов добавил горячей. Я поняла. Я спокойно лежала на его широкой груди, наши ноги переплелись, он расслабленно обнимал меня. Нежиться в тепле ванны, ласкать друг друга, впитывать кожей жар углей — это было так неприлично и в то же время мило и невинно…
Но это пока его руки не сползли по моим бедрам и не обхватили ягодицы. Ни слова не говоря, он подтянул меня повыше, и его губы оказались рядом с моими. Поцелуй начался мягко, но вскоре я уже запуталась пальцами в его мокрых волосах, всем телом прижимаясь к нему. Наши языки сражались, а сердца стучали все глуше и быстрее. Когда он широко развел мои колени, усаживая меня на себя, я охотно открылась, давно уже готовая принять в себя его член. Обхватив своими большими руками мои бедра, он пытался умерить мой пыл. Словно не слыша протестующих всхлипываний, он заставлял меня двигаться медленно, проникая внутрь дюйм за изысканно мучительным дюймом. Увлекая меня вниз, сам он подавался вперед, вынуждая меня чувствовать, ждать, принимать его дальше и дальше — как никогда глубоко.
Меня била дрожь, я стонала, но он был беспощаден, полностью меня контролируя и позволяя мне ровно столько движения, сколько ему было угодно. Когда он в очередной раз подбросил меня вверх, я запрокинула голову назад и взвыла, когда он медленно вышел, но только чтобы мучительно въехать в меня снова. То было роскошное, порочное испытание терпения, безусловно, призванное окончательно свести меня, беспомощно бьющуюся в его руках, с ума.
