как сказать ты уже собрался).
Как сказали бы сто из ста,
не хватало только Христа —
каждый сам, как умел, спасался.
Вот и Альхен учил из угла:
– Надо делать, делать дела,
дело делать! – и суетливо
розовел. Но его никто
не услышал. Мы все Годо
ожидали нетерпеливо.
Так откуда пиявка на
сердце? Разве твоя вина
в этом? – просто состав распался,
испарился, махнул под откос…
Иль один ты бронёй оброс
и в темнице своей скрывался?
Но любая твоя строка
означала: броня крепка.
Только здесь не приемля трещин,
незаполненной пустоты,
постороннему миру ты
уступал и друзей, и женщин…
Но пока ещё, но пока —
Толя брал быка за рога
и в ручище сжимал рюмашку,
Юра в латах рядом стоял,
Загал в Штатах не состоял…
Толик, Юрка, Андрюшка, Пашка…
А потом зазвонит телефон.
– Кто говорит?
– Он.
– Откуда?
– Из-под спуда.
– Чего надо?
– Суррогата.
– Лет через двадцать перезвони.
– А в ближайшие дни?..
– Извини.
Отбой… Вот и этой тревоги минули сроки:
все живы, здоровы, спасительно одиноки.
Хоть сжался до точки последний магический круг,
все живы ещё. И уже одиноки, мой друг…
Мой ангел! Не видишь в упор меня? Ах, друг мой милый,
не легче ли было расстаться, дойдя до могилы?
До первой, счастливой для духа, поправшего плоть.
Но мы – одиноки… И этого хочет Господь?
Что ты не простила мне? Что я в ответ не прощаю
тем людям, которые муки мои упрощали
до самых похвальных, похмельных, комических мук?
Обычные вещи, мой друг.
И мы не хотели, конечно же, не хотели —
ни я, ни они – никакой в этом не было цели! —
хоть в чём-то обманывать нам доверявших себя.
И так предавали – любя.
Чего не прощали – а этого не простили.
Не проще ли было обиду упрятать в могиле?..
Напрасно считали, что будет не так, как у всех…
Мы все одиноки – но это простительный грех.
С печатью рока на челе
нас было много на челне,
а всё кого-то не хватало.
Мы были страшно далеки
от той, начальственной, руки,
что на служенье избирала.
Но всех Россия призвала —
и закусили удила,
и вот уж – расступись, народы! —
не кто-нибудь, а мы теперь
среди лесов, полей, степей
ей назначаем повороты.
Но что мы знаем – мы-то, мы,
кто от вселенской лютой тьмы
спасался огоньком окурка,
про путь её и про судьбу? —
кто и тавром своим на лбу
гордился, как наколкой урка…
Не пившие живой воды
святей церковной бормоты
и в дружбе клятвы полупьяной,
в какую веру обращать,
мы собрались её опять,
крещённую в рубахе драной?
Возьмёмся за руки, друзья?
Бонжур, великие князья,
добро пожаловать на кухню?
И лучшего не вспомнить нам,
хоть вспоминать и стыд и срам,
