— Попробуйте удачи вон там, — порекомендовала она. — Это хорошее место. Водители сбрасывают скорость, приближаясь к нему. А мне необходим техосмотр. Если вы еще будете там, когда все закончится, я, может быть, подвезу вас дальше.
— Ладно, не напрягайтесь, — глумливо ухмыльнулся он, однако из машины вылез. И пошел к шоссе.
Иссерли открыла свою дверцу, выбралась наружу. Когда она выпрямилась, спину ее пронзила боль. Она ухватилась за крышу машины, потянулась, глядя, как Бровастый, ссутулясь, пересекает шоссе и приближается к сточной канаве на дальней его стороне. Капли пота на ее лице подрагивали под холодным ветерком, словно вбивавшем кислород прямо ей в нос.
Ладно, теперь ничего плохого ожидать не приходится.
Она вытянула из держателя бензоколонки штуцер — здоровенный, — управляться с ним одной узкой лапкой было трудно. Не хватало не силы, а просто ширины ладони. Чтобы вставить его в маленькое отверстие бензобака, Иссерли потребовались обе руки. Внимательно следя за экранчиком управляемой компьютером колонки, она перелила в бак ровно на пять фунтов бензина. Пять ноль-ноль. Затем, вернув штуцер на место, вошла в контору и расплатилась одной из пятифунтовых бумажек, которые держала при себе именно для этой цели.
Все заняло три минуты. Выйдя из конторы, Иссерли тревожно пошарила глазами по противоположной стороне шоссе, отыскивая зеленую с белым фигуру Бровастого. Ее там не было. Невероятно, но кто-то уже успел подобрать его.
Всего через пару часов, ближе к вечеру, в наступавших сумерках — а именно, в половине пятого, — Иссерли, вразумленная историей с Бровастым, случившейся в такой близи от ее дома, и проехавшая миль сорок пять на юг, — за Инвернесс, почти до самого Томатина — повернула назад, так никого и не подыскав.
Ей доводилось, и нередко, подсаживать автостопщика спустя немалое время после наступления темноты, — тут все зависело от ее водительской выносливости и увлеченности охотой. Однако одна-единственная унизительная для нее встреча могла потрясти ее настолько, что Иссерли старалась как можно скорее вернуться на ферму, чтобы подумать, попытаться понять, в чем она оплошала и что могла сделать, чтобы себя защитить.
И сейчас, ведя машину, она гадала, не потряс ли ее именно так Бровастый.
А понять это было трудно, потому что собственные эмоции всегда оставались для нее тайной за семью печатями. Всегда, даже на родине — даже в детстве. Мужчины вечно твердили, что не могут в ней разобраться, но ведь и Иссерли тоже разобраться в себе не могла, и ей, как и всем прочим, приходилось подбирать к себе ключи. В прошлом вернейшим признаком того, что эмоции рвутся из нее наружу и не могут вырваться, были неожиданные, ничем не оправданные приступы гнева, нередко приводившие к прискорбным последствиям. Теперь, когда пора взросления миновала, эти вспышки отошли в прошлое. Теперь она умела управлять своей гневливостью, и это было очень неплохо, — с учетом того, что стояло на карте. Однако это означало также, что ей стало еще труднее догадываться о том, в каком именно состоянии она пребывает в данную минуту. Ей удавалось порой углядеть свои чувства, но лишь мельком, уголком глаза, как свет далеких фар, отражаемый боковым зеркальцем. Только не вглядываясь в них прямо, в открытую, получала она шанс различить их.
